Провидец Энгельгардт

«Энтомолог, конечно, никакого понятия о хозяйстве не имеет. Будет ли гореть жнивье или не будет? Есть ли хозяину возможность в самое горячее время, в страду, запахивать жнивье?.. Ничего этого энтомолог не знает, ничего не понимает, он знает и видит одну только муху».

И это не какой-то разовый акт, недостаточно продуманный, а своего рода система:

«Одна глупость влечёт за собой другую, сейчас – бац! – обязательное постановление: сеять рожь не ранее 15-го августа. И вот земледельцы нескольких губерний должны, обязаны сеять озимые в известные сроки по назначению начальников».

Читает Энгельгардт одну такую глупую бумагу, другую – и в голове у него невольно зарождается мысль:

«Или уж раз человек делается чиновником, так Господь у него все способности отнимает?»

Убытки от такого «весьма грамотного» руководства со стороны прекрасных, но узких специалистов (то есть «рабов разделения труда» или «профессиональных идиотов», как выражались классики марксизма) могут оказаться не меньшими, чем от умышленного вредительства. Почему?

«Энтомолог видит муху, ему бы только муху уничтожить, а там хоть трава не расти (она и не растёт). Конечно, и против мухи есть радикальные средства – совсем не сеять ржи, изменить принятую систему хозяйства, изменить систему обработки. Человек, у которого голова забита мухами, чиновник, который думает, что стоит только показать, могут легко третировать подобные вопросы, но хозяин должен видеть не только муху, а всё».

Все прославляли либеральные реформы «царя-освободителя» Александра II, а Энгельгардт видел, насколько в итоге их возросли роль и значение чиновничества:

«Я очень хорошо помню старое время, до «Положения», помню ещё то время, когда в хороших домах становой с господами не обедал, а если и обедал, то где-нибудь на кончике стола; помню, когда и исправник, подъезжая к господскому дому, подвязывал колокольчик. Совсем другие порядки тогда были. Без водки, порки, мордобитий полицию среди мужика тогда и представить себе было невозможно. После «Положения» многое изменилось. Исправник стал важным лицом, из города выезжает редко; ни к кому не лезет – неприлично; с мужиком в непосредственное соприкосновение не входит. Исправник теперь, по важности, стал вроде того, что прежде был губернатор; уездные дамы, если он молодой, называют его «notre chef»… Исправник занимается теперь высшими делами. Предположить, что исправник сорвет с мужика трояк, это все равно что предположить, что губернатор возьмет с кого-нибудь четвертную. В каких-нибудь двадцать лет всё облагородилось, отвыкло от ручной расправы, даже становые не те стали, водки многие не пьют, в господских домах приняты, с господами обедают, прямо к парадному подъезду с колокольчиками подъезжают, так что старые слуги, привыкшие к прежним порядкам, только дивуются: «Не те уж господа стали!»