Провидец Энгельгардт

В 1801 году, после убийства заговорщиками его отца, на престол вступил Александр I – человек лицемерный, загадочный, склонный к мистицизму. Император «качался от мечтаний об утопическом золотом веке к пессимистическим мыслям о бренности мира и бессмысленности всех человеческих потуг. Он олицетворял собою новую эпоху. Поверхностное и эмоциональное пробуждение не вело к глубоким богословским раздумьям. Жажду духовности, вызванную распадом секулярных рационалистических надежд, общество пыталось утолить из мистических учений – пиетизма и масонства, Галлицизированное и вольтерьянствующее русское «просвещённое» общество не могло принять «отсталую», крестьянскую Восточную Церковь. Пиетизм и масонство были приемлемы потому, что пришли с Запада. Их распространённость свидетельствовала о раздвоении Церкви на внешнюю и внутреннюю. Внешняя – это видимая Церковь с её обрядами, канонами и догматикой, которые воспринимались как средство постижения высшей цели – Церкви внутри самого себя, а через неё – мистического непосредственного познания Божества, Творца. Общественная храмовая молитва трактовалась как значимое действие для некультурной толпы и была начальным этапом для избранного меньшинства. При такой установке конфессиональные различия теряли значение. Александровская эпоха была временем предельной религиозной терпимости в России, не распространявшейся на православие, к которому высший свет относился с пренебрежением за его сложную догматику, дисциплину, обрядность и за упор на общественное богослужение. По сути, проповедь православия оказывалась под запретом, как якобы нарушавшая принцип равноправия религий. Широко распространялись секты, как завозимые с Запада, так и доморощенные. Селиванов, глава запрещенной секты скопцов, жил открыто в Петербурге и беседовал несколько раз с Александром I на богословские темы. Быть сектантом, причем самым крайним, было выгодно. Молоканам, отказывавшимся от военной службы и не признававшим никаких правительств и государственных налогов, были подарены государством плодороднейшие земли в Новороссии (по 15 десятин на мужскую душу), в то время как законопослушные православные крестьяне оставались бесправными крепостными. Такие же отказчики от военной службы, немецкие менониты, могли не только создавать свои самоуправляющиеся земледельческие колонии в России, но и с неофициального разрешения голицынского Синода обращать в свою веру соседних русских крестьян. Всё же эта обстановка способствовала духовному пробуждению. В обществе наблюдалось своеобразное богоискательство, хотя и сентиментальное, чуждое церковности. Продолжалось возрождение монашества, которое через три десятилетия начнёт оказывать влияние на некоторые круги русского высшего света».