Провидение

В одиннадцать лет можно плакать, не пролив ни одной слезинки, так что я направилась к окну гостиной с совершенно сухими глазами. Я подумала мельком о маме и молча попросила у нее прощения, за что так ее покидаю – думая, что ей будет лучше иметь мертвую, но достойную дочь, чем живую и отвратительную. Потом я подумала о тебе, дорогой дедушка. И у тебя тоже попросила прощения, потому что боялась твоих упреков, когда мы встретимся там, в далеком и неизвестном. Тебе не понравилось бы узнать, каким пропащим ребенком я стала. Тебе не понравилось бы также узнать, что я приняла решение, которое мне самой не нравится. И все же я была уверена только в том, что ты будешь меня любить по-прежнему: прижмешь меня к своему сердцу и зашепчешь мне на ухо утешительные слова поэта.

Я подошла к окну. Мы жили на пятом этаже, что позволяло надеяться на быстрый конец. Перешагнув через ограждение, я упала вниз с ошеломляющей быстротой и так же просто, как камешек, брошенный с моста. У подножия нашего дома был разбит неухоженный цветник, пытавшийся немного оживить грязно-белые стены. Я успела увидеть смешение красок, несущуюся навстречу радугу, а потом получила чудовищный удар кулаком, выбивший из меня дух – беззвучный грохот, миг облегчения.

Мама не обмолвилась ни словом о том, что говорилось в коллеже, а я никогда не спрашивала. Когда я очнулась через четыре месяца, ее кожа и волосы были ужасного, одинакового серого цвета. Она сказала, что мы переехали. Мне понадобился еще один год восстановления в специализированном центре, чтобы увидеть нашу новую квартиру. Она оказалась светлой, веселой и была расположена на нижнем этаже, вровень с садом, в скромном доме западного предместья. Мебель была новая. Мама повесила на стенах десятки моих детских фотографий. Она говорила, пела, суетилась, одержимая срочной потребностью занять все пространство, каждое мгновение, теряясь при одной мысли о том, что я могу снова попытаться положить конец своей жизни. Но чем больше она смеялась, предлагала погулять, выдумывала, чем бы меня занять, устраивала мне нежные ловушки, только бы увидеть, как я улыбаюсь, тем больше я чувствовала себя ничтожеством. У меня было чувство, что я воплощаю саму идею невезения: пять этажей, а я даже уйти не сумела как следует.

Каждый день приходил учитель, чтобы снова приохотить меня к учебе. «Вы настоящее маленькое чудо, – бормотал он. – Пять этажей не так уж высоко, но все-таки задаешься вопросом, не устроены ли чернокожие иначе, чем белые. Разве не общеизвестно, что вы более гибкие?»

Мама пользовалась его присутствием, чтобы выйти из дома за покупками, выполнить кое-какие внешние обязательства. Я старалась сосредоточиться на математике и прочих уроках: хотя бы во время работы мозг переставал мусолить мое отчаяние. При таком подходе я вскоре стала непобедимой. Вернувшись к традиционной школьной программе, я сразу же заняла первое место в классе, чтобы уже никогда его не уступать. По крайней мере, добилась одного: благодаря моим школьным успехам мама вновь обрела хоть немного спокойствия. Снова стала подкрашиваться, ходить в парикмахерскую, со вкусом одеваться. В редкие моменты, расчувствовавшись, обнимала меня, обхватив правой рукой за затылок, и плакала, прижавшись щекой. Потом вытирала слезы: «Это глупо, доченька, но видишь ли, я такая чувствительная, что плачу, даже сама не зная почему. Только скажи мне, что с тобой все хорошо». – «Все хорошо, мама, клянусь тебе». Мы обе деликатно лгали друг другу.

Правда была грубее. Моя жизнь остановилась в одиннадцать лет, да и как могло быть иначе? Под этими столь затасканными словами «моя жизнь» я понимаю мою настоящую жизнь, ту, которую желали мне все, кто меня любил, ту, о которой я сама мечтала в детстве – наполненную любовью, желанием, большими чувствами, приключениями, справедливыми битвами. Я упустила свою физическую смерть, но пришла к смерти духовной. Отныне я выживала исключительно ради того, чтобы уберечь маму от худшего страдания, нежели то, что она уже испытала.

Она уже не меняла эту последнюю квартиру. Еще и сегодня возделывает там свой крошечный кусочек сада, выращивает розы с мудреными названиями и какие-то безвестные цветы, которые ставит у меня дома, когда уверена, что меня там нет.

Войдя в больницу, чтобы забрать оттуда Клару, я ненадолго остановилась. Мне ни разу не доводилось переступать порог подобного заведения со времени того несчастного случая. Точнее, автомобильной аварии – такова была официальная версия, требовалось ведь чем-то объяснить впечатляющие шрамы у меня на руках и ногах. Из-за многочисленных переломов мне сделали десятки операций. Мой скелет держится благодаря куче маленьких металлических штуковин, из-за которых звенят рамки металлоискателей в аэропорту; они не дадут мне забыться и в том маловероятном случае, если крик моих ран попытается стать глуше.