Процесс

Крупные деятели были не просто известны, но и знамениты своей красноречивой защитой коммунистических идей и большевистской тактики. Поэтому их следовало предварительно опорочить. Такой была цель судебных процессов, на которых эти обвиняемые, как в театре, играли роли иностранных шпионов и диверсантов. Признаний в ложных обвинениях добивались не только жестокими пытками и угрозами уничтожить их родных. Следователи приводили такой аргумент: твое признание нужно партии для активизации ее борьбы с истинными врагами. Арестованный полагал, что от него требуется лишь моральная жертва, грязная при этом (грязь их не смущала!), а оказывалось, что нужна и жертва физическая.

Такая капитуляция давала право на далеко идущие выводы. «Доблестные революционеры» ленинского типа оказывались ничтожествами, предателями своего народа не только в голословно навязанных им делах, но и в ложных, даже горячих, признаниях своей «вины». Продемонстрированное властью «предательство» сидящих на скамье подсудимых соответствовало настоящему предательству ими своего народа. Охарактеризовать иначе их признания своей «измены» невозможно. Проделанное, да еще в огромных масштабах, оно стало травмой для масс. У них из-под ног вышибалась огромная моральная опора, в которую они еще недавно верили. Власть подкладывала им новую, жестокую, хотя и непонятную политику во имя святого коммунизма, который гласно продолжал провозглашаться. Такой политический гибрид вызывал непонимание, а также смятение и страх у рядовых людей, что и было целью власти.

Не все, даже верившие системе, настолько разложились. В период острого проявления сталинизма (1948–1953 гг.) члены Еврейского антифашистского комитета показали свой высокий моральный потенциал на судебном процессе по обвинению их в антисоветской деятельности. Ни один из них не сознался в инкриминируемых им ложных деяниях, несмотря на жестокие пытки. Мучительной ценой они разоблачили политическую ложь и сознательно пошли на расстрел.

В этот период жестокость карательных органов становилась все выше. Задачей концлагерей было не просто умертвить человека трудом, голодом и холодом, но перед этим унизить и растоптать его человеческое достоинство. Такова была ненависть власти к полноценной человеческой личности. В лагерях люди превращались в «доходяг» рывшихся в помойках ради куска хлеба. Для быстрого умерщвления людей в СССР были изобретены машины-душегубки, отравляющие выхлопными газами, приговоренных к смерти. Нацисты широко использовали эту находку в 1940 году.

В 1937 г. был издан приказ наркома внутренних дел № 00486 «Об операции по репрессированию жен и детей изменников родины». Под его действие подпадали дети, начиная с годовалого возраста, отнятые от матерей и помещенные в ясли и детдома тюремного типа. Пионерский возраст считался годным для осуждения детей на каторжные работы. В 1950 г. очередной министр МВД подписал справку о числе осужденных в возрасте до 13 лет («Дети ГУЛАГа» М., 2002). Только в Средней Азии находилось в этот период около 100 000 репрессированных детей и подростков.

По сей день остается тайной общая цифра репрессий. Нынешние заявления российского лжедемократического правительства по этому поводу ложно уменьшены и преследуют цели «спуска на тормозах» страшного периода русской катастрофы в целях укрепления собственной власти, пришедшей ей на смену. Остаются лишь частные сведения, которые удалось получить, можно сказать, случайно. К ним относится рассказ о московском расстрельном полигоне Бутово-2. По словам бывшего сотрудника КГБ М. Кириллина, «здесь за день расстреливали редко меньше ста человек. Бывало 300, 400 и свыше 500» (сб. «Бутовский полигон» М. 2001». Нетрудно подсчитать, что за два года существования полигона на нем из пулеметов было уничтожено около 200 000 ни в чем не повинных людей. Среди них – тысячи священнослужителей разных конфессий.

Полигоны, находящиеся в черте Москвы, обнаружить сравнительно нетрудно. До сих пор неизвестными остаются судьбы миллионов, находившихся в каторжных лагерях, разбросанных по Уралу и Сибири. Председатель историко-литературного общества «Возвращение» С. Виленский считает, что только на Колыме, где он был бессрочным узником, действовало около 200 лагерей особого режима. Каждый был пропускником смерти, и за двадцать лет их существования гибель людей в них была не меньшей, чем в Бутово. Если произвести приблизительный подсчет, даже преуменьшив его, то только на Колыме погибло около 20 млн. человек.