«Протоколы сионских мудрецов». Доказанный подлог

Впечатления Сватикова и мое тогда были таковы, что Бинт не только искренно рассказывает о Рачковском, но что его сведения о «Протоколах» вполне подтверждаются всем тем, что в это время мы уже о них знали.

{172} В письме Рачковского–сына, адресованном в бернский суд, имеется интересное сообщение, что в бумагах его отца он нашел черновик одного из его гнусных пасквилей, изданных по–французски, против эмигрантов, под прозрачным псевдонимом «Петр Иванов» (имя Рачковского: Петр Иванович). Это только подтверждает указания Бинта, полученные от него С. Г. Сватиковым, о которых была речь на втором суде в Берне.

Имевшиеся у Бинта документы об его службе у Рачковского были так интересны, что несколько лет спустя, но еще в 1920–х г. г., Сватиков, как представитель Русского Исторического Архива в Праге, купил для него этот архив.

———

Защитники обвиняемых на суде в Берне стремились опорочить показания свидетелей и сведения тех, на кого эти свидетели ссылались. Особенно они стремились скомпрометировать показания г–жи Радзивилл.

Мы мало знаем о г–же Радзивилл и не можем сказать, насколько обоснованы личные против нее обвинения, возведенные на нее защитниками «Протоколов». Но они, во всяком случае, не имеют никакого отношения к «Протоколам».

Г–жа Радзивилл, несомненно, бывала в модных и очень осведомленных политических парижских салонах, как, напр., у знаменитой Ж. Адан. Там она встречала и Рачковского, и Головинского, и Мануйлова, которые в этих салонах бывали желанными гостями. Поэтому она могла или, вернее, не могла не знать, что там говорили и о «Протоколах», а там о них говорили. Но едва ли своим встречам с этими. агентами тайной русской полиции она придавала в то время большое значение, а потому не может быть ничего удивительного, что она, вспоминая лет через двадцать о Рачковском и Головинском, могла ошибиться, к какому году относятся ее встречи с ними — 1904 или 1900. Встречая вместе Рачковского, Головинского и Мануйлова, она могла и не понимать правильно их взаимные отношения, тем более что они сами не {173} только не афишировали своих враждебных отношений (а они, как оказывается, все время подсиживали друг друга), но даже скрывали их от посторонних лиц. Она могла не совсем верно понять и то, какое в деле подделки «Протоколов» принимал участие каждый из этих трех лиц, официально вместе работавших, как чиновники одного и того же русского учреждения в Париже.

Г–жа Радзивилл едва ли права, когда говорит об участии Мануйлова вместе с Рачковским в подделке «Протоколов». Мало вероятно, в самом деле, чтоб Мануйлов, находившийся в враждебных отношениях к Рачковскому, мог вместе с ним заниматься их подлогом. Но благодаря обстановке, в которой Мануйлов встречался в Париже с Рачковским и Головинским, он тем не менее, мог многое знать о совершавшемся тогда ими подлоге, даже если он сам не принимал непосредственного в нем участия. Сама г–жа Радзивилл, как и г–жа Херблет, могла не знать точно, принимал ли он участие в подлоге или только был в курсе того, как он совершался (что вообще, конечно, не могло иметь никакого значения и для нее); но это давало ей повод в своих воспоминаниях уверенно сказать о нем, как об активном участнике подлога.

Правдивость рассказа г–жи Радзивилл т. о. не может подвергаться сомнению благодаря некоторым не имеющим значения ее ошибкам. Ее воспоминания и дополняющие их воспоминания г–жи Херблет вполне подтверждают все, что мы знаем из других источников о парижском происхождении «Протоколов». А важность их воспоминаний вполне объясняет вызванное ими возмущение антисемитов, безнадежно защищавших в Берне подлинность «Протоколов», и потребность дискредитировать во что бы то ни стало их обеих.

Но эти отдельные, не имеющие большого значения, ошибки в воспоминаниях г–жи Радзивилл лично для меня были всегда ясны. Я еще в 1921 г. их оговорил в своей статье в «Общем Деле», на которую теперь ссылаются нападающие на г–жу Радзивилл для {174} полемики, направленной, между прочим, и лично против на меня.

———

Все, что говорилось защитниками «Протоколов» на бернском суде против дю Шайла, или не выдерживает никакой критики, или не относится к делу. Они даже утверждают, что дю Шайла и не встречался с Нилусом, тогда как сам Нилус говорит о знакомстве с ним в своем сочинении «На берегу великой реки».

Высказанное антисемитами соображение, что 24–летнему дю Шайла Нилус не мог рассказывать про рукопись «Протоколов» и показывать ее, — просто наивно.

Молодой француз, энтузиаст, каким был тогда дю Шайла, только что перешедший в православие, не мог не представлять огромного интереса для Нилуса. Именно с таким любопытным и интересным лицом охотнее всего и мог бы Нилус беседовать по душам, когда они были где–то в далеком Оптинском монастыре и когда об опасениях каких либо его будущих разоблачений не могло быть и речи.