Протокол «Сигма»

– Вы вспомнили его отца, Герхарда Ленца. Интересный случай. Наша страна, наверно, в некоторой степени является не самой прогрессивной. Мои соотечественники предпочитают забывать о таких неприятных вещах. Это типично австрийская реакция: когда заходит разговор на эту тему, мы убеждаем себя в том, что Бетховен был австрийцем, а Гитлер – немцем. Но Юрген сделан из другого теста. Сын ищет пути как-то загладить зло, причиненное отцовскими преступлениями.

– Правда?

– О, чистая правда. В некоторых кругах на Юргена Ленца обижаются за откровенные высказывания об этих преступлениях. Он даже открыто обвиняет своего отца. Ему очень стыдно за все, что сделал отец. – Детектив нетерпеливо посмотрел на пирожное. – Но в отличие от других детей известных фашистов он еще и что-то делает. Фонд Ленца – это самая крупная в Австрии организация, поддерживающая изучение холокоста, исторические исследования, библиотеки в Израиле… Они вкладывают деньги в любые проекты, направленные против преступлений на почве ненависти, расизма и тому подобных вещей. – Он снова с волчьей жадностью занялся пирожными, будто опасаясь, что их у него украдут.

Сын Ленца – выдающийся антифашист? Возможно, у Бена с ним гораздо больше общего, чем он думал.

– Ладно, – сказал Бен, махнув официантке рукой. Этот жест, как всегда и везде, означал просьбу принести счет.

– Спасибо вам.

– Я могу быть вам еще чем-нибудь полезен? – спросил детектив, стряхивая крошки с лацканов куртки.

Тревор Гриффитс вышел из отеля «Империал», что на Кёртнер Ринг, в двух кварталах от Оперы. «Империал» – это не только самый лучший отель в Вене, размышлял Тревор, он был еще известен во время войны как штаб-квартира фашистов, отсюда они правили городом. Так или иначе, но Тревору отель нравился.

Он шел прогулочным шагом по Мариахилферштрассе, направляясь в бар на Нойбаугассе. Дорога заняла немного времени. Название бара было написано яркими мерцающими неоновыми буквами – «Бродвей Клаб». Тревор расположился в кабинке у задней стены тускло освещенного подвального помещения и стал ждать. В своем сшитом на заказ шерстяном двубортном пиджаке он смотрелся здесь неуместно, напоминая бизнесмена, высокопоставленного управленца или, возможно, процветающего адвоката.

Бар был полон вонючего табачного дыма. Тревор терпеть его не мог, он ненавидел, когда волосы и одежда пропитывались этим запахом и потом воняли. Он взглянул на часы – «Адемар пежо» последней модели – одна из маленьких слабостей, которые он себе позволял. Дорогие костюмы и часы, а также хороший грубый секс. Действительно, что еще нужно для счастья, если не интересуешься ни едой, ни живописью, ни музыкой?

Он был нетерпеливым человеком. Австрийский агент опаздывал, и Тревор уже не мог спокойно ждать.

Наконец, чуть ли не через полчаса, показался австриец – квадратный неуклюжий троглодит по имени Отто. Он проскользнул в кабинет и поставил перед Тревором потертую красную войлочную сумку.

– Вы англичанин, да?

Тревор кивнул, расстегивая «молнию» на сумке. В ней находились два больших металлических предмета: девятимиллиметровый «макаров», со стволом, приспособленным для глушителя, а также длинный дырчатый глушитель.

– Патроны? – спросил Тревор.

– Там, – сказал Отто. – Девять на восемнадцать. Полно.

«Макаров» был хорошей альтернативой. В отличие от «парабеллума» того же калибра он обладал меньшей скоростью пули и большим останавливающим моментом.

– Чье производство? – спросил Тревор. – Венгерское? Китайское?

– Русское. Но это хорошее оружие.

– Цена?

– Три тысячи шиллингов.

Тревор скорчил гримасу. Он знал, что деньги придется тратить, и ничего не имел против, но это был, по его мнению, грабеж. Он перешел на немецкий язык, так что Отто, плохо знавший английский, теперь ничего не мог упустить.

– Der Markt ist mit Makarovs berschwemmt.

Отто внезапно встревожился.

– Такие идут по десять центов за дюжину, – продолжал Тревор по-немецки. – Их производят все подряд, их полно повсюду. Я даю вам тысячу шиллингов, и считайте, что вам еще повезло.

Выражение лица Отто переменилось, показав явное уважение.

– Вы немец? – удивленно спросил он.

На самом деле, если бы Отто был внимательным слушателем, он бы уловил в немецком выговоре Тревора дрезденский диалект.

Тревор уже довольно давно не говорил по-немецки, у него не было для этого подходящих возможностей. Но он легко все вспомнил.

Ведь, в конце концов, это был его родной язык.

Анна в полном одиночестве обедала в ресторане «Мёвенпик» в нескольких кварталах от отеля, в котором остановилась. В меню не нашлось ничего, заинтересовавшего ее, и она решила, что просто не разбирается в швейцарской кухне.

Обычно подобные ситуации – обед в одиночку в чужом городе и чужой стране – нагоняли на нее тоску, но сейчас она была слишком погружена в свои мысли, чтобы чувствовать себя одинокой. Она сидела возле окна, в длинном ряду таких же обедающих в одиночку людей, многие из них читали газеты и книги.