Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р.

Как подросток отличается от глубокого старика, так и нынешняя пенитенциарная российская система отличается от Гулага. Да, Гулаг уже не тот. Но это всё он же.

Будете в Нюрнберге — зайдите в суд. Это и есть Нюрнбергский трибунал. То место, где его проводили. Загляните в зал, там наверняка судят зарвавшегося нарушителя правил дорожного движения. Зал узнаёте? Вот он, да. Нацистские преступники сидели здесь же, тюрьма — она позади суда, вплотную.

Мы проходим туда прямо из суда. Сначала, конечно, визит вежливости директору. Худощавый, лет сорока, в тёмном костюме и при галстуке. В тёплой и дружественной обстановке обсудили проблемы переходного периода при реформировании пенитенциарных систем постсоветского пространства на примере мест лишения свободы бывшей ГДР. А потом директор вызвал нам сопровождающего, которого я сразу про себя назвала «ефрейтор». Типичный тюремный служака лет 45, который знает инструкции, знает своё дело, не допустит вольностей. Не отец родной, но и перегибать не будет.

И первое, что сделал «ефрейтор» — растрогал. Стал доставать у себя в кабинете из запасников гравюры, карты и картины — виды любимой тюрьмы со дня основания до сегодняшнего дня. Очень увлекается историей этого места. Вот здесь, показывает, было тюремное крыло, где содержались нацистские преступники. Его потом разобрали, чтобы не осталось и намёка на место поклонения для каких-нибудь нацистских идиотов. А вот здесь спортзал тюрьмы, где их казнили. Ну, пойдёмте, покажу ещё одно старое крыло — оно точно такое же, как то, которое снесли. Там сейчас никого нет, тюрьма старая, а новую мы вот тут рядом построили, сейчас увидите.

Тюрьма как тюрьма. Похожа на все старые тюрьмы мира, на ту же Бутырку. Я в Сеуле потом ещё была в старой тюрьме — ну тоже Бутырка, хоть и совсем другой, казалось бы, мир.

Пошли в новую тюрьму, где люди. Вот тут у нас мастерские, а вот тут ещё мастерские, а вот тут мы машины ремонтируем.

Стоп-стоп. С мастером можно поговорить? Можно, он вольнонаёмный.

Симпатичный молодой парень в татуировках, вот он здесь начальник транспортного цеха.

— Привет, а вы тут машины чините?

— Угу.

— А как они сюда попадают?

— Ну их владельцы сдают на воле, а мы чиним здесь.

— А тебе нравится здесь работать с заключёнными?

— Угу.

— А почему ты решил работать в тюрьме?

— Ну, прикинь. Вот я чинил машины на воле. Вот пригоняет мне свой розовый «мерседес» блондинка. И учит меня его чинить. А здесь нет блондинок.

Понятно. Сексизм, конечно, и явное неуважение к социальной группе «блондинки», так ведь он в тюрьме уже.

Заходим собственно в тюрьму. Скучно-скучно. Всё ровненько, чистенько, гладенько, у всех однокомнатные камеры, но они сейчас пустые, все на работе. В камеру заглянуть нельзя, потому что жильца нет. Как же заходить без его разрешения — никак нельзя. Вот одна пустая, никем не занятая, посмотрите — все остальные такие же. Ну да. Стол, стул, кровать с матрасом (не шконка, а именно кровать), отдельно душ и туалет, телевизор, холодильник.

— А где осуждённые готовят?

— У нас готовить не положено, есть столовая, там все питаются из одного котла — и мы, и осуждённые. Вас тоже накормим. Но если им надо — то вот кухня.

— А в берлинской тюрьме Тегель разрешены мобильные телефоны. А у вас я что-то не вижу.

— У нас разные законы, мы же федерация. Наш земельный закон запрещает мобильные в тюрьмах. Мы считаем, что письма писать заключённым полезнее. Мы же в Баварии: здесь утром написал письмо, а вечером тебе ответ пришёл, какие проблемы-то.

— А вот это кто? Это же заключённый?

— Да, это дневальный.

— А поговорить с ним можно?

— Если он сам захочет, и если вы не будете спрашивать его о том, что вас не касается.

Понятно. То есть о его деле спрашивать нельзя. Ну как везде, кроме России.

Дневальный — молодой парень в чём-то светлом спортивном. Лет, может, 25–27. Похож на отличника боевой и политической подготовки краснознамённого ансамбля песни и пляски имени памяти товарища Блюхера.

— Вот дневальный, да?

— Так точно.

— А как другие заключённые относятся к тому, что ты дневальный?

То есть я спросила, а не стукачок ли ты, парень. Наш бы стукачок понял вопрос. А этот тоже понял.

Переглянулся с ефрейтором, ефрейтор чуть заметно кивнул.

— Я понял ваш вопрос. Хорошо относятся. У нас давно нет этих пережитков прошлого.

Тогда откуда ты о них знаешь, парень. Оперативная работа налажена, ладно.

Пошли обедать. Вот тюремная столовая. Типичная такая столовая немецкая — светлая, просторная, пластик-металл. Берём подносы, подходим на раздачу. На обед у нас свиная нога с гарниром и подливкой и салат.

— А заключённые то же едят?

— Да вот они, с такими же подносами. То же едят, не отдельно же им готовить.

— А халяль?

— Говядина вон там отдельно. Но ноги сегодня хороши.

Не поспоришь.

— А бунты у вас бывают?

— Конечно, бывают.

— Какие требования?

— Да разные. Выявляем зачинщиков и разделяем по разным тюрьмам.

— А им срок добавляете?

— За что?