Противотанкист

— ЗЕМЛЯКИ!!! — вырывается из наших ртов, мы жмём друг другу руки и обнимаемся.

После такого представления, не о каком шапочном знакомстве не могло быть и речи, и мы проговорили до самого окончания привала. Естественно я больше слушал, чем говорил, и в результате узнал много нового и полезного. Оказалось, что Пётр воевал с нашим комбатом ещё на Хасане, получил там ранение и был комиссован. А в солдаты попал ещё в гражданскую: сначала его забрили колчаковцы, и с ними он дошёл до Уфы, был ранен и после излечения отступал до города Челябинск, где был распропагандирован большевиками и вступил в Красную армию. А когда гнал бывших сослуживцев на восток и, проходя по родным местам узнал, что вся семья умерла от сыпного тифа, то на родину решил больше не возвращаться и остался в кадрах. Последним местом службы, была должность старшины пулемётной роты, и бои на озере Хасан, где отражая психическую атаку японцев, Петро и был ранен, но от пулемёта до конца боя так и не отошёл. Ещё я узнал, что наш комбат — майор Селиванов Михаил Никифорович, командовал полком, отличился в боях с японцами, и был представлен к награде, но не повезло, попал под следствие. А дело было так.

«Полк майора Селиванова глубокой ночью сменил одну из частей на переднем крае, ни свежих разведданных, ни сведений о противнике, от молодого старлея получить не смогли. Узнали только, что от батальона, который держал там оборону и пытался наступать, осталась одна неполная рота, и последний самый старший по званию командир — старший лейтенант Твёрдохлебов, которому повезло остаться в живых. Немного внёс ясность немолодой ст. сержант, который сказал буквально следующее.

— Япошки на этой высоте хорошо укрепились, пулемётов у них до буя, и ихняя артиллерия лупит не жалея снарядов, батальону писец, а он в гробу и в белых тапках видАл таких комдивов, и ему уже всё равно, кто его пристрелит, свои или косоглазые, один хрен подыхать. — Говорил он это естественно не при всех, а только Петру, когда тот угостил его табачком и дал глотнуть из своей фляжки неразбавленного спирта.

Пока занимали позиции и копали дополнительные окопы, наступил рассвет, а примерно через час пожаловало «высшее командование» в чине дивизионного комиссара и его свиты, который и отдал устный приказ о наступлении. Когда майор потребовал письменный приказ, то в ответ услышал отборную матерщину и увидел ствол маузера направленный ему в лицо. На подготовку атаки было дано полчаса и вперёд.

В итоге после первого натиска батальоны откатились на исходную, с большими потерями. Но нет худа без добра, в результате такой своеобразной разведки боем, артиллеристы полковой батареи пристрелялись по некоторым целям в обороне противника. И вторая атака возглавленная командиром полка, оказалась успешней. Полк, хоть и потерял половину личного состава, но за передний край обороны японцев у подножия высоты всё же зацепился. Потом в течение дня дошли до гребня и отжали у противника вторую траншею. Дальше продвинуться уже не смогли, потому что самураи перешли в контратаку, и ополовиненные потерями батальоны до самого заката отражали яростные атаки японских войск. Вот в последней контратаке Петра и ранило. А об итоге этих боёв, он узнал уже в госпитале. Полк потерял две трети убитыми и ранеными, дивкомиссар после очередной демонстрации оружия лишился половины зубов. — Раненный «батя», узнав о потерях, вернулся на КП полка, чтобы доложить о них, но когда встретил этого комиссара, размахивающего своим оружием, то не сдержался и всёк ему левой, здоровой рукой, и пока тот собирал свои зубы с пола, доложил по телефону в дивизию о понесённых потерях. — Там очень удивились услышанному (оказалось, что никакого приказа на наступление не было, ждали пока подтянется дивизионная и корпусная артиллерия) и приказали удерживать оборону на достигнутых рубежах, а так же ждать приезда начальства, которое вскорости и приехало вместе с военным прокурором. В результате проведённого разбирательства, под следствие попали оба, и комиссар, и комполка, но майору повезло больше. Бывшего дивизионного комиссара расстреляли по делу маршала Блюхера в самом конце 1938-го года, а Селиванова отпустили, и восстановили в кадрах, но на заметку взяли. И теперь наш «батя» вечный майор по званию и комбат по должности.»

Дослушав рассказ до конца, я засобирался к своим, с мыслью о том, что забыл что-то сделать. На прощанье Петро достал из своего вещмешка и подарил мне банку сгущёнки и коробочку монпансье. Мы пожали друг другу руки, и я откланялся.

Глава 4. В разведке