Противостояние 3

   Только минут через десять они услышали караван. Это был совершенно особенный караван. Здесь, по горной тропе не мог пройти ни ишак, ни осел, ни тем более лошадь - зато мог пройти человек. Они и шли - человек пятьдесят не меньше. Весело переговариваясь на языке, от звуков которого у всех троих волосы на теле встали дыбом, они шли и шли - целый кишлак - и тащили в гору снаряжение. Кто-то - они шли по двое - тащили словно дрова длинные серые снаряды от установок Град. Кто-то - больших, зеленые ящики со патронами. Они шли, чтобы пополнить запасы снарядов и патронов где-то там, на огневых позициях - чтобы если начнется очередная пандшерская операция, встретить врага шквальным огнем.

   Мирза приготовил пистолет, глушитель был навернут, предохранитель снят. Те что шли со снаряжением - это были таджики а Мирза как и любой пуштун ненавидел таджиков. Он готов был открыть огонь, пристрелить тех, кто сейчас идет и говорит на этом отвратительном наречье - но их было много. И у них было оружие. Если сейчас начать стрелять - хоть кто-то - но успеет ответить.

   Тропа была выше, они не шли по тропе, если это было возможно, выбирали другой путь. Таджики шли и камешки, стронутые их шагами, сыпались пуштунам на голову...

   Как всегда они вышли небольшим караваном, на сей раз - на ишаках, все. Николай догадался - за оружием, в дорогу они поедут верхом, на обратном пути - погрузят на ослов оружие и поедут пешком. Ишаков было много, вдвое больше чем нужно, и каждый не только ехал на ишаке, но и вел ишака в поводу, причем тот ишак, что в поводу - был чем-то груженый. Транспорт был медлительный и непривычный - но лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

   Николай привязал длинный повод, на котором он вел второго ишака к поясу - у ишаков не было упряжи и больше привязывать было некуда, а обе руки должны были быть свободными. РПК приятно оттягивал руки, было самое раннее утро и в ущелье от реки, которая здесь протекала, веяло прохладой. Ржавыми, опаленными адским пламенем памятниками человеческой глупости, то и дело попадалась сгоревшая бронетехника.

   Николай Скворцов не хотел и уже не хотел понимать, что здесь все таки происходило - слишком сложно все это было. Те бронированные машины, которые навсегда остались здесь, те пацаны, которые никогда не вернутся отсюда, с операций - восьми! - ради чего все это было? Местные жители рассказывали, что во время четырех операций они просто уходили из ущелья вместе с моджахедами. Получается, что они заранее о них знали? Как же так можно тогда воевать?

   Он не понимал, почему Масуд не перейдет на сторону "народной власти". Хот нет, понимал. Это-то как раз он - очень хорошо понимал, уже вжился в афганскую жизнь изнутри и стал на многое смотреть глазами афганца. Народная власть делала все как назло - чтобы народное сопротивление ширилось и процветало. В партию,в НДПА шли чаще всего те, кто не находил места в афганском обществе, с его системой общин, племен и кланов. Получив власть над людьми, такой человек делал все, чтобы набить карман и отыграться на тех, кто презирал его. Такое было, было и другое. Были революционные романтики, чаще всего молодые, горя истинным революционным пламенем, они смело рушили традиционный уклад жизни племен, оставляя руины и вызывая ненависть. Ну а ненависть в этой стране традиционно выражалась - пулей.

   Творила зло и верхушка партии. В ущелье - что было удивительно - распоряжался не только Масуд, в каждом из селений были старики, аксакалы, баи - они то и вершили власть по многим вопросам. Николаю довелось разговаривать с ними: живой шурави был всегда желанным собеседником, находились и переводчики. Все эти люди поражали тем, что у них не было особой ненависти к шурави, они имели счеты, и счеты были реальны, за убитых в операциях мужчин, за разрушенные дома - но они не хотели войны. Они просто хотели, чтобы их оставили в покое.

   Не отставала в глупости и советская армия. Несколько раз в месяц над ними пролетали самолеты, вели разведку и выбрасывали агитационные листовки - афганцы сразу собирали их, потому что ими хорошо было растапливать очаг. В листовках этих, рассчитанных на агитационное воздействие, писалась иногда такая ерунда, что смешно было и самому Николаю.

   А дорога все вилась и вилась, зажатая кручами скал, пересекаемая пронизывающей ущелье рекой, дорога дальняя и скучная. Долины сменялись теснинами, теснины - снова долинами, кишлаками где их звали за стол, с террасами, с кустами плодовых деревьев, с системами подъема воды для орошения, которым было не меньше сотни лет. Они шли к Рухе - кишлаку, где кончалось власть официального правительства, и начиналась власть душманов.

   Крик остановил их в одном из кишлаков - они только вступали в него, был полдень и ишаки предвкушали возможность вдоволь попить, а они - лепешки и чай, как это было принято. Но крик, безумный, похожий на плач, на стенание, на хрип, отразившийся от стен ущелья, и еще долго гулявший в нем настолько поразил их. Что от мыслей об отдыхе не осталось и следа..