Противоречие по сути

– Ты попал Марк, ты сам не знаешь, как ты попал. Мне очень, слышишь, очень хорошо заниматься с тобой любовью.

Ты выныриваешь около камня, почему-то всегда гладишь меня прохладной ладонью по животу и скороговоркой выпаливаешь:

– Я зайду после обеда, ты будешь у себя?

Как дети в кино, ты смотришь на мои губы, я смотрю на твои, пропитанные мятой твоего любимого "даблминт", как сверкают твои белые, удивительно красивые сильные зубы.

Потом мы немного плаваем вместе, продолжая договариваться либо о вечерней прогулке, либо о совместном походе в бар, негласно исключая все варианты, которые могли бы заинтересовать Маринку и Жан-Поля. Нам и вправду перепадают крохи. Сорок-пятьдесят минут в моем номере после обеда.

Короткий переход из одного корпуса в другой вечером на дискотеку или в бар. Пару часов в баре с постоянными перерывами на постороннее общение, – и твое и мое, чтобы никто не подумал, что мы пара.

Сорок-пятьдесят минут совсем уж поздним вечером, если выгорит. Если Маринка не потащит тебя на вечернюю прогулку или нас обоих на поздний ужин в город.

– Светская программа тоже форма отдыха, – повторяет Маринка. – Физиологический отдых недостаточен для полной релаксации.

В городе мы иногда разговариваем с тобой, но о посторонних вещах. Я показно обсуждаю с тобой якобы твои темы – какую-нибудь экономическую теорию-или твоего любимого Цицерона-Наполеона-Смитта. Мы почти ругаемся, неизменно улыбаясь друг другу глазами, заговорщицки, понимая, что между нами вырастает своя легенда, свои секреты, свои опознавательные знаки.

Через много лет, устало засыпая в кресле перед телевизором, я буду, уже отплывая в вечно дурные сновидения, короткие, тревожные, мутные, какие-то суетливо пустые, думать о том, что и вправду в моей жизни уже было все – и большая дружба, и предательство и пылкие страсти, и под мерный голос отдрессированного диктора я буду в тысячный раз приходить к выводу, что ты был самой красивой каплей в море моих любовных историй, той самой лазурной каплей, без которой моя жизнь скорее всего походила бы на дешевый сборник бездарных анекдотов о бездарной жизни бездарных людей.

Мы сидим на берегу, ветер треплет твои волосы, и ты хлюпаешь носом, как мальчишка. Завтра мы уезжаем, и сегодня с утра сразу после завтрака обменялись письмами.

– Я писал всю ночь, – тихо сказал ты.

– Я тоже.

Как это ни странно, тексты наших писем друг другу совпали почти что полностью.

"Вот видишь, какая вышла история", – пишу я.

"Вот видишь, почему-то с нами это приключилось", – пишешь ты.

Оба они в одном порядке – про разницу во всем – в ощущении жизни, в возрасте, в намеченных перспективах.

"Я для тебя никто, – пишешь ты, – мальчишка, делающий в жизни первые ученические шаги. Я смогу достойно, по-мужски, взглянуть тебе в глаза не раньше, чем через лет пять-шесть".

"Зачем я тебе? – пишу я. – Ты прав, Марк, что теперь уже не разобрать, какой я была раньше, клубничной или апельсиновой".

Конечно же, о Мариночке. "Мне совершенно все равно, что будет, когда узнает мама, – пишешь ты. – Но все равно ли тебе – и хорошо ли все это объективно?" – "Я не могу лгать своей лучшей подруге, – пишу я. – Я чувствую себя страшно виноватой перед ней за тебя, я знаю, что такие тяжелые компромиссы не дают хороших плодов".

"Я думаю, что это никому из нас не нужно, хотя я и потеряла из-за тебя голову, Марк, – пишу я, – и я боюсь сегодня или завтра услышать от тебя, что все это никому из нас не нужно".

Прочитав твою записку, я ринулась в твой номер, по дороге столкнулась с Мариной и Жан-Полем, радостно сообщившими мне, что они едут в город шопинговать. Ты об этом уже знал и, когда я вошла, тихо подошел ко мне, потом шепнул на ухо: "Пойдем к морю".

Мы молча спустились в холл, молча прошли мимо, казалось, уже перешептывающихся на наш счет девушек из reception, молча, быстрыми шагами, будто боясь что-то расплескать, прошли мимо бассейнов и лежаков, мимо спортивных площадок, по-прежнему залитых едва различимыми "Besa me", льющимися из динамиков, и начали спускаться по тропинке к морю – наш обычный маршрут – хоженый-перехоженый за эти дни бесконечное количество раз.

– И что ты предлагаешь нам делать? – страшно угрюмо, с какой-то беспардонной мальчишеской агрессивностью, спросил ты.

– Ничего не делать, мон амур, давай посидим немного, потом прогуляемся по пляжу, хочешь – обнявшись, вмажем по твоим любимым десертам в "Тропикане", а потом мы пойдем к тебе и немного поспим, хочешь – побудем не у меня, а у тебя? Смотри, какой роскошный план.

Это была наша первая душераздирающая сцена, ты обхватывал голову руками, прижимался ко мне, переживал за две секунды поразительные трансформации из юноши в ребенка, из ребенка в мужчину, из мужчины в юношу.

– А если войдет мамик? – вдруг улыбнулся ты.

– Значит, войдет.

И никакого внутреннего диалога или сомнения.