Против всех

Анечка охнула и повалилась набок.

Когда очнулась, мужчины прикуривали от зажигалки.

— Надо еще в Центральную заскочить, — сказал «дракон». — Там сегодня вроде выдача.

— А эту куда? — «Покойник» ткнул пальцем в Анечку. — Следом за бабкой?

— С какой стати? Ты ее знаешь?

— Нет, а ты?

— Так чего самовольничать?

— Не здесь же оставлять.

— Никто и не говорит. Забросим по дороге к Рашидову в контору, пусть сами разбираются.

— И то верно. Оттянуться не желаешь? Гляди, какой задок. Сам напрашивается.

— Некогда, брат. Говорю же, выдача в Центральной…

Глава 6

Харитон Мышкин побывал на краю Ойкумены и вернулся в Москву. Он так запутал следы, что сам себя почти утратил прежнего, но славянское, звериное чутье пути, ведущего к родному дому, хранилось в его сердечных нервах, как вечный талисман.

Ранним августовским утром сошел с электрички на Павелецком вокзале и погрузился в смутный гомон Зацепы. Сладкая тягота свидания томила душу. Он видел то, чего не видели другие. Сквозь незнакомое, нелепое нагромождение стеклянно-бетонных зданий, просторных площадей и безликих проспектов память угодливо возвращала к глазам иное Замоскворечье — с низкими кирпичными домами, с густым дребезжанием трамвайных линий, с затейливыми двориками, где можно было затеряться, как в пещерах, и с таинственным ароматом цветущих акаций. Та Москва, которую он помнил по детским впечатлениям, канула в небытие и вместе с нею перенеслись в вечность суматошные, озорные, суровые и веселые люди, когда-то населявшие эти места.

Недолго он грезил, но появилось такое чувство, будто умылся родниковой водой.

В глубине дворов разыскал чудом уцелевший трехэтажный особняк, с облупившимся, как лицо старой проститутки, фасадом, с маленькими окнами и с единственной дверью, казалось, наполовину вросшей в землю, — но пуговка электрического звонка была на месте и клеенчатая обивка на двери точно такая же (или та же самая), что полвека назад. Мышкин и не сомневался, что так будет.

Звонок, правда, не работал, и он саданул в дверь кулаком.

Открыла женщина лет сорока, закутанная в длинное цветастое платье — на смуглом худом лице яркие, черные плошки глаз.

— Тебя не знаю, — сказала она. — Ты к кому?

— Равиль меня ждет, — ответил Мышкин.

— Какой еще Равиль? Нет тут никакого Равиля. Ступай отсюда, странник.

На всякий случай Мышкин вставил в дверь ногу.

— Не дури, девушка. Я знаю, он дома, и он меня ждет. Не веришь, пойди спроси.

— И что сказать?

— Скажи, Сапожок приехал.

— Зачем приехал?

— Не зли меня, Роза, получишь в лоб.

На смуглом, красивом лице удивление.

— Откуда меня знаешь, а?

Мышкин решил, что хватит переговоров. Отодвинул цветастую женщину плечом и шагнул в затхлый полумрак прихожей, где под потолком болталась единственная лампочка на голом проводке. Уверенно прошел коридором, толкнул одну дверь, другую, женщина еле за ним поспевала, бормоча себе под нос то ли ругательства, то ли молитву.

В огромной полуподвальной комнате, сплошь заваленной какой-то рухлядью и заставленной древней мебелью, за дощатым столом сидел человек живописной внешности, явно подземный, а не дневной житель: массивный, бритый череп, обернутый подобием чалмы, жирное лицо с бугристыми щеками, могучий носяра, короткая, вроде пенька, шея, крутые, как две штанги, плечи, и сквозь все это экзотическое великолепие — пронизывающий, хитрый, улыбающийся взгляд.

— Я тебя по шагам узнал, Сапожок, — заговорил толстяк неожиданно мягким, нежным, густым голосом. — Крадешься, как рысь. Видать, большую погоню за собой тянешь, а, Сапожок?

Мышкин молча подошел, толстяк поднялся навстречу, и они обнялись, прижавшись щеками, будто два низкорослых, кряжистых дубка сплелись.

— Ну будет, будет, — первым отстранился татарин. — А то ведь расплачусь.

— Ничего, — растроганно сказал Мышкин. — Повод есть. Столько лет прошло, а тебя все никак не ужучат.

— Кто ж меня ужучит, Сапожок? Уж не эта ли мелюзга, что поналезла изо всех щелей?!

Роза, увидев такое единение, быстро собрала на стол: бутылка, тарелка с мочеными яблоками, сыр, хлеб. Успела пожаловаться:

— Сколько ходят, а такого не видала, чтобы в бок толкал.

Хозяин погладил ее по тугому крупу, представил гостю:

— Племянница моя, Роза Васильевна. Женщина своенравная, но преданная… Тебе скажу, Розочка, благодари Аллаха, что Сапожок тебе шею в дверях не свернул. За ним это водится. Или постарел, дружище? Поостыл?