Против ветра, мимо облаков

— И что? Девки, а вы у самой виновницы торжества спросили, хочет ли она, чтоб вы совали носы в ее дела? Насколько я понимаю, дама спряталась от всех и не желает никого видеть.

— Паш… — Ника вздохнула. — Просто взгляни одним глазком, а уж потом мы к ней с этим… Если там дело нечисто. И если она решит, что нужно восстановить справедливость, уж тогда…

— Что — тогда? — Павел начал сердиться. — Ника, дело закрыто, а гражданка, признанная виновной, даже успела отсидеть свое. Открыть дело по каким-то новым фактам? А где они? И ты представляешь, какое противодействие мы встретим, в первую очередь в полицейской среде?

— Ну, Па-а-аш…

Павел задумался.

Допустим, Ника права, и в той старой истории все было не так, как представили официальные источники. Но все уже случилось, и стоит ли поднимать пыль из-за совершенно чужой, незнакомой девицы — пусть даже гипотетически душевно прекрасной? Ну, посидела в тюрьме, эка невидаль. Пусть даже ни за что — да там половина таких сидит.

Но Павел понимал, что сам себя уговаривает, потому что ему уже любопытно.

И отпуск скоротать как-то надо.

* * *

— Не хочешь мне рассказать?

Назаров обнимал Вику и думал, что не стоило бы ему спрашивать, но что поделать, если он хочет полнейшей ясности, и всегда хотел, потому что без этого нет отношений. И больше обходить молчанием этот вопрос он не намерен.

— Тебе Алена рассказывала.

— Вика… — Назаров вздохнул. — Когда все случилось, ты знаешь, меня не было в стране, я вернулся, когда ты уже… была там. И мне, конечно, Алена рассказала, но я хочу услышать от тебя. Потому что если сейчас начинать новое расследование, то…

— Какое новое расследование? — Вика испуганно на него уставилась. — Жень, ты о чем сейчас?

— О том, что поскольку ты невиновна, а я в этом уверен, нужно выяснить, кто виновен. — Назаров с удивлением смотрел на враз побледневшую Вику. — Это же очевидно.

— Кому очевидно? Тебе? — Вика села в кровати, завернувшись в простыню. — Женя, ты даже не представляешь, что происходит там, ты в страшном сне такого ужаса увидеть не можешь! И если сейчас начать ворошить все это… я боюсь, что меня снова вернут туда!

— Вика!

— Нет, ты послушай! — Вика сжалась в комок. — Когда я нашла Дарину, она умирала. И она просила, чтоб я вытащила этот чертов нож, я спрашивала, кто это сделал, а она только говорила: вытащи, вытащи! И я сама не понимала, что делаю, выдернула его, а кровь как хлынет. Я вся была в ее крови, и там больше никого, кроме меня, не было, и я не видела, чтобы кто-то выходил, и эти отпечатки на ноже… В общем, никто мне не поверил, и сейчас не поверит. Адвокат обещал, что, если я признаю вину, мне дадут немного и я выйду по амнистии, иначе сяду на пятнадцать лет, потому что все улики против меня. И я это сделала, и семь лет — это был подарок от присяжных, как мне объяснили, уверяли, что через два, максимум три года, я выйду. Но эти три года надо было прожить — в тюрьме прожить, за забором, вместе с убийцами, воровками, торговками наркотиками. Жить с ними в одном бараке, мыться в одном душе, есть рядом с ними и спать. И не стать ничьей подстилкой, не нажить славы стукачки, не… Там надо было выжить, и я выжила. И не спрашивай, что мне для этого пришлось сделать — беспомощность и безвыходность толкают людей на вещи, о которых они в нормальном состоянии и подумать не могли бы. А когда я вышла, то от меня уже ничего не осталось, ни в душе, ни в материальном плане, и перспективы не осталось, даже тени надежды на то, что когда-нибудь все наладится, потому что для меня это «наладится» означает вернуть то, что у меня отняли, а это невозможно. Я никогда уже не буду прежней, потому что видела и делала такое, что ты представить не можешь. Но дело в том, что если снова начать копаться в той истории, то я вполне могу опять оказаться там, где и была — в тюрьме. Просто потому, что кто-то за раскрытие убийства Дарины получил должности и звезды на погоны, и им плевать, что я не убивала ее. И если сейчас о том, что я здесь, не знает никто из моих прежних знакомых, то…

— Вика, вечно прятаться нельзя. — Назаров обнял ее за плечи. — Я не говорил тебе, но сейчас скажу. Во-первых, ко мне в пятницу приходил Ладыжников.

Вика вздохнула.

Когда-то Николай Ладыжников дал шанс и ей, и Назарову, именно с его легкой руки они стали теми, кем стали. Ладыжников делал ставку на талантливую молодежь, он спонсировал различные конкурсы, выявляющие способных ребят, и помогал им — направлял, продвигал, что-то советовал, посылал учиться. И как-то не вязалась с ним его кличка — Коля-Паук, хотя все о ней знали. И никак не стыковались все те жуткие истории, которые ходили о нем: кого-то убили, кого-то покалечили, кто-то исчез бесследно, потому что так было нужно Коле-Пауку.

Конечно, когда они повзрослели, то многое поняли о своем благодетеле, но по отношению к своим протеже Николай Ладыжников никогда не проявлял ту сторону своей натуры, что заставляла обывателей испуганно шептаться на кухнях.

И когда Вика сидела в тюрьме, именно Коля-Паук, незримо присутствующий за ее спиной, дал ей шанс выжить, и она выжила.