«Взойди сюда, на возвышенье, и будь со мною близко. Я видел чудеса добра и странных сил пристрастье, но это утро не похоже ни на что. Я будто был, а может, не был. Я чувствую в себе закованного в цепи человека. Он умер, словно раб, на башне в облаках. Он не увидел красоты, возникшей из тебя. Его глазами ад белесой темноты меня преследовал, и в пустошах безлесых напрасно он искал цветы. А ты? Ответь, что в лабиринтах мрака тебя со мной столкнуло и возвысило над ним?»
Как будто бы женский голос:
«В себе Елену, увезённую Парисом в Трою, я узнавала, но мир тяжёлой грудой драгоценностей поддельных душил меня, и на алтарь с фальшивой позолотой я голову свою чуть было не сложила. Но вот в темнеющем углу вселенной меня настигли карлики в одеждах карнавальных. Они щипали грудь и щёки больно и хохотали над моей готовящейся хлынуть кровью. В смешавшемся в ночном тумане мраке возник дворец. Сквозь бездны синь качался посеребренный планет лучами мост, и в ослепленье став на край, с ворот его я глаз не отводила. Ужасно лязгнув, створки разошлись, и в бликах лезвий топориных вдруг хлынул дым. А по мосту, шипя и гадко изгибаясь, ползла змея. За ней вторая, третья, четвёртая… Все чёрные, с холодным чешуи мерцаньем. А среди них, шатаясь, в рог трубя, в изорванной одежде человек родился. Он был безумен или пьян, и гады жалили его в распухшие подошвы. К нему я протянула сквозь туман своих рук содроганье и замерла. Хрустальный звон времён нашёптывал несбыточные темы. В себя я погружалась и всплывала из себя. Я растворялась в окнах океана, в сиянье звёзд и в шёпоте листвы. И вот я здесь».
Как будто мужской голос:
«Постой, я тоже видел это. Такой же был рисунок на стене темницы. Я прутья рвал ослабшею рукой и головой о них я бился. А мимо окон на шабаш летели колдуны и ведьмы. Я о спасенье их молил, под сердцем чувствуя, как холод смерти сковывает душу. Одна из них, колдунья молодая, вняв крикам и стенаниям моим, сквозь прутья клетки, облаком пролившись, обняла меня. Она была нага и телом, и неистовостью ласки, но, истерзав мне члены, не насытила души. Её просил я боль и этого насытить лона, но, звонко хохоча, из глаз и изо рта под ноги сыпала она цветы. А лепестки превращались в крик вороний. К ней кинулся я удержать её, но облако вонючего я обнял дыма. Тогда в рисунок на стене из дальнего угла моей темницы головою бросился… и вот я тут. Неслышимый, невидимый источник счастья на нас льёт бесконечные лучи.
Но прошлое мне хочется сегодня разгадать. Вот только всё, что было, нашими глазами не узнать. Здесь нужно волшебство. Есть снадобье, забытое колдуньей во время судорог любовных у меня в темнице. Его зажав в руке, бросался я в рисунок головой. Таинственного порошка используя свеченье, на прошлое мы взглянем, словно бы глазами раба, погибшего в темнице и на башне в облаках, и протянувшей мне над бездной руки.
Дверь
Я проснулся поздно и сразу же оделся. Обычно это случается не сразу, а в выходной день я до вечера хожу по комнате полуголым. За окном был редкий для осени день. По нывшему от студёной голубизны и прозрачности небу под разбойничьими порывами ветра неслись грязные куски небесных дымов и обрывков надвигавшейся зимы. Я захлопнул дверь комнаты и вышел на улицу. Кое-где ещё дребезжали последние листья, и ветер сметал их в рыхлую воду каналов. По воде расплывались пятна бензина, а в доме напротив, на другом берегу канала, отчаянно билась на ветру белая занавеска. «Флаг», — подумал я. Толстый, старый серый дом сдался. Глаза устали от блеска воды и солнца, висящего, казалось, повсюду. Прямо над водой у лёгкого мостика висела дощатая кривая будка пивного ларька. Какой-то тощий и высокий человек в комбинезоне, подряд выпив несколько кружек пива, начал танцевать, беззвучно подскакивая на месте и с треском ударяя руками по подошвам ботинок. Когда он устал танцевать, я уставился на дом с мечущейся занавеской и задумался. Нужно было понять вчерашнее.