Против течения

Часто ему было трудно с людьми ещё и потому, что он сразу видел их слабости, ложь, порою мелочность и лень. И он понимал, что не должен их судить, мерить по своим меркам. Оставался им приятелем, знакомым, но не другом.

Он был невероятно терпелив к страданиям, потому что велика была сила духа в этом человеке. Юра никогда не бездельничал — если не работа, то находились домашние дела и, конечно, чтение. Книги… — сколько он их прочёл, впитал, понял. С ним было интересно говорить о прочитанном, о писателях, о замечательных людях. Другому дашь книгу почитать, а он потом возвращает тебе её молча. «Ну, что, ну, как?» — спрашиваю. «Ничего. Нормально» — и прочее пык-мык.

Юра не любил обывателей, бытовых разговоров, сплетен. Как-то я услышала такое утверждение: «Морозов. Так это одиозная личность!» Грустно. Потому что мало кто хотел его по-настоящему понять.

Время, как некий Абсолют, вдруг остановило это великое и необыкновенное сердце, наверное, чтобы запечатлеть навеки его образ!

21. Российское общество

Морозов очень остро ощущал социальную несправедливость любого человеческого миропорядка, российского в особенности, потому что Россия — это наш дом. Здесь он был пессимистом и ни в какой прогресс не верил.

Как-то в 90-е к нам зашёл один знакомый, некий Евгений. Между ним и Юрой завязался спор. Евгений доказывал, что всё в стране меняется, становится лучше, идёт явный прогресс везде, во всех областях нашей российской жизни. И нам плевать на разложившийся нравственно Запад. Пожалуй, со стороны Юрия не было желания доказать обратное, он только удивлялся безмерной наивности своего собеседника, его некомпетентности в ситуации нынешней и исторической в целом. И ещё спустя неделю-две со смехом вспоминал этот нелепый «спор», горячую веру своего собеседника в российское благоденствие в будущем и явный «прогресс» в настоящем.

Своё отношение к российскому быту, телевидению, «культуре» населения, в том числе и музыкальной, он выплеснул в «Подземном блюзе», в романе «Если бы я не был русским», «Парашютистах», «Зоне возврата» и «Налево от вечности». Он не верил в возможность существования антикоррумпированного, справедливого общества в России. Его мировоззрение выстрадано временем, проверено на личном опыте, проанализировано.

Да. Если бы он родился на Западе, его судьба как музыканта была бы совсем иной. Он не прозябал бы всю жизнь в безвестности и нищете. Но, с другой стороны, там, на Западе, скорее всего, он и не стал бы тем Юрием Морозовым, который нам дорог и близок. Как не было бы произведений А. Солженицына без ГУЛАГа, Набокова без лишения его Родины и т. п.

Почему Юра не уехал из России? Ну, потому что в молодости (60-70-е годы) это было нереально для мальчика из провинции, ещё никем не ставшим. А потом пришло творчество, которое захватило его без остатка. И даже цели такой, куда-то бежать, не ставилось. В 90-е и 2000-е — не знаю, почему. Наверное, мог что-то придумать. И запретов уже давно на поездки не было. Но, может быть, мы, его близкие, были ему дороги — мать, Дмитрий, И.П., я… А ещё уже наступала болезнь.

В России он ценил прежде всего историю русской святости, русский язык и всё великое в творчестве, что уже свершилось — русских классиков литературы и живописцев. Он всё это по-настоящему знал и высоко ценил. А ещё любил нашу природу. Переживал за неё, мыслил экологически. Народ русский ругал и выводил в книгах во всём его абсурдном идиотизме (вспомним рассказ в «Если бы я не был русским», «Вовка Глухой»), но на самом деле очень жалел, был всегда отзывчивым, если в его силах мог помочь и незнакомым людям, и животным. Помню, как мы отмывали от мазута чайку, найденную на берегу Невы, таскали домой подранных кошками голубей… Для Мустеньки он хотел сделать на даче в Васкелово железный сетчатый забор, чтобы ей не угрожало нападение собак. 2004 год. Ему уже нельзя было поднимать никакие тяжести. А он привёз на велосипеде из магазина у вокзала тяжеленную металлическую сетку для такого забора.

В нём жила удивительная обязательность, ответственность, добросовестность во всех делах. А ещё он никогда не опаздывал на встречи с людьми любого ранга.

Я помню, как Юра восхищался нашими большими музыкантами, каким-то всемирно известным квартетом скрипачей, которые, приходя в Капеллу на запись, здоровались за руку с вахтёром, гардеробщиком, спрашивали их о здоровье, жизненных делах. И как, в отличие от них, вваливалась на студию некая звезда сов. эстрады, и уж, конечно, пройдя, не замечая, мимо всякой мелкоты, посылал инженеров студии грамзаписи за пирожками.