Против шерсти

Я целыми днями сидела в своей комнате. Практически не ела. Почти перестала читать. Мы с папой старались избегать друг друга, насколько это было возможно. Я по кругу смотрела видео и репортажи на компьютере. Мне ужасно хотелось, чтобы Том был рядом, чтобы он меня обнял, снова поцеловал и помог забыть обо всем. Но он был на другом конце департамента и должен был вернуться только на следующей неделе, а я не знала, как он отреагирует, когда меня увидит.

Сара звонила мне только один раз и сказала, что не знает, как обстоят дела у Фатии. Когда она спросила, все ли у меня хорошо, я сразу же поняла, что она имеет в виду: появилась ли эта болезнь и у меня?

– Да-да, все в порядке, – соврала я. – Тем более школы нет, ну, ты понимаешь!

Сара прекрасно знала, что это неправда. После аварии я стала одной из лучших учениц в классе. Я решила, что после школы буду учиться на журналиста, и все время только и делала, что читала и повторяла пройденное.

Я выходила из дома, только когда шла за Сати в детский сад.

На улице мне приходилось выдерживать на себе мрачные взгляды. На меня давила вся эта обстановка. Наши соседи, маленькие старички, которые раньше были к нам так добры, теперь смотрели на меня с подозрением. Они почти не реагировали на мое «здравствуйте». Прохожие внимательно оглядывали с головы до ног каждую встречную девушку. Моя черная накидка вызывала любопытство сильнее, чем обычно. Я и сама, когда мне навстречу попадались девушки, не могла удержаться от мыслей о том, есть ли у них волосы под одеждой. Растерянные, они ходили быстрым шагом, опустив глаза. У них у всех был виноватый вид.

По дороге в детский сад я проходила мимо многоэтажки, где жила Фатия. Ставни на окнах ее квартиры были закрыты, словно там никого не было. На облупившейся стене дома кто-то нарисовал граффити: «Фатия в меху!» Думаю, это шутка такая. Но ничего смешного в этом не было. И никто не стер эти красные каракули.

Воспитательница Сати при виде меня поджимала губы. Пыталась изобразить улыбку. Отводила глаза. Я чувствовала, что ей неловко. Что она гадает, настигла ли меня Мутация и могу ли я ее заразить. А ведь она была уже далеко не подростком.

Сати пребывал в счастливой детской невинности. Вокруг него мог рухнуть весь мир – радостное выражение никуда бы не делось с его лица. Однажды, когда мы возвращались домой, он увидел на тротуаре мертвую малиновку. Он склонился над этим маленьким, потрепанным комком перьев. Грудка птицы была ярче пламени. Обломок солнца, упавший на землю.

– Не трогай, Сати, она грязная!

– Она не грязная. Она мягкая. – И он погладил маленькое птичье тельце без страха или отвращения. – Это ведь не мама?

После аварии я успокаивала его как могла.

– Нет, конечно, это не она.

Я часто говорила Сати, что мама на небе, потому что не знала, что еще могу сказать. Сати плохо ее помнил, он был младенцем, когда она умерла. Поэтому он, вероятно, воображал, что мама живет на небе, как птицы. Что она одна из них. Что однажды утром она превратилась в малиновку и улетела от людей на небо. У детей есть эта способность, они живут в мире, где есть место волшебству. Боги и монстры прячутся под кроватями и в шкафах, а мамы, словно птицы, улетают на небо.

Я тогда осознала, что больше не верю в волшебство.

Детство, мое детство было теперь так далеко.

Так же далеко, как, наверное, и зрелость.

В тот день мы с Сати пошли в парк и похоронили малиновку под кустом боярышника.

Как-то вечером папа постучался ко мне в комнату, чего не случалось со времен аварии. Я выключила компьютер и разрешила ему войти. Мы не разговаривали уже несколько дней. Мы скорее угадывали очертания друг друга, словно нас разделяла толстая глыба льда.

Стоя в дверном проеме, папа провел рукой по лысеющей голове и поморгал, опустив глаза. Он сделал несколько шагов в мою сторону. Я села на кровать.

– Мы можем… мы можем поговорить?

– Конечно, пап.

Он сел на другой край кровати и долго молчал, старательно не пересекаясь со мной взглядом.

– Лу, я… я видел все, что сейчас происходит в мире. – Он повернулся к окну, в котором еще виднелись последние лучи солнца. – Я не знаю, что это такое. Все это за гранью моего понимания. Но я хочу тебе сказать, что… что нам нужно общаться… Я знаю, что это стало сложнее. С тех пор как случилась авария, а может, и раньше.

Я сжала зубы и ничего не ответила.

Папа был прав. Взрослея, я отдалилась от родителей. Особенно от мамы. После рождения Сати наша связь окончательно прервалась, и я чувствовала, что меня несет куда-то не туда. Сати плакал по ночам, родители были без сил, у них постоянно звонили телефоны, они заговаривали друг с другом только для того, чтобы на повышенных тонах выяснить, кто поедет за покупками или переоденет ребенка. Я была между ними, и мне казалось, что я гожусь только для того, чтобы накрывать на стол, мыть посуду и приносить хорошие отметки из школы. Я все ждала, когда же они заметят, что я изменилась, что у меня есть мечты, большие мечты, даже слишком большие для такой посредственной жизни. Однажды я подслушала их разговор на кухне. Папа сказал: