Против неба на земле

…открывается дверь, входит простак с бубном:

– Мы завершаем, идн, мы завершаем! Злодея Амана повесили, Мордехая возвеличили, спасительницу Эстер благословляли и благодарили. Прошлое надежнее будущего, его не отнять…

Звенит бубенцами:

– Тихо, ша! Не дыша! Войдите все, оставшиеся за порогом.

Входит царь-дурак:

– Хоть я и владыка мироздания, но ничто человеческое мне не чуждо: до обеда спать, после обеда утеснять. Народов на земле немало, надолго хватит…

Входит красавица Эстер:

– Хоть я и живу во дворце, но знаю наверняка: лучше слеза от лука, чем слеза от горя…

Входит Вашти-проказница:

– Хоть мне и отрубили голову, но скажу тоже: не оплакивайте умерших, оплакивайте тех, кто остался…

Входит мудрый Мордехай:

– Хоть я и помучился, но извел-таки Амана. У кого нет настоящих врагов, у того нет и настоящих друзей…

Входит бравый кавалер Аман:

– Хоть я и кидал жребий, но вышло по-ихнему. Сюртук повешу на гвоздь. Шляпу на ветку. Штаны на перекладину. А шпоры, куда дену шпоры?..

Простак с бубном:

– Оставь их на ногах и пришпорь себя по дороге в ад. Трах, музыканты, трах!..

Стягивает с плеч козлиную шкуру:

– Кто-то не поверит в наши рассказы, кто-то усомнится в правдоподобности событий, мы же ответим на это смехом и пением…

Вздыхает на уходе:

– Господи, как я устал от их ненависти, – отчего же они не устают? Циг-цигеле-цигл, циг-цигеле-цагл…

Часть вторая. Тревоги на земле тревог

1

Год начался в сентябре: сентябрь – месяц знойный.

Протрубили в шофары, прочищая окрестности от скопившихся нечистот. Пробудились для очередного раскаяния оробелые сердцем. Разломили спелый гранат. Обмакнули яблоки в мед. Содрогнулись в грозные дни, поминая содеянные вероломства. Попросили прощения у обиженных. Простонали в День Суда, испрашивая исцеления с пропитанием, снова протрубили в шофары – докричаться до Трона милосердия и встали на путь прерванных беспокойств.

Осенью приезжают садовники городской службы, обрезают без жалости деревья над обрывом, оставляя стволы с парой укороченных веток, и встают обрубки вдоль дороги, по которой катят машины и нечастые автобусы. Торчат обрубки, запрокинув безголовые шеи, вскинув заломленные суставы в забытьи фламенко, продираясь через жестокую застенчивость, в страстной неуклюжести калечного тела; раздутые ноздри проглядывают в бугристой коре, выпученный от усилия глаз, криком разорванный рот – в мучительных потугах оторваться от корней.

Дорога проложена над обрывом, чей крутой склон пророс донизу жесткой колючей порослью, не сминаемой под ногой. Деревня раскинулась привольно на дальнем возвышении, кладбище за оградой, узловатые масличные деревья, вкруг которых вскопана рыжеватая земля; минарет рассвечивается к ночи изумрудным – поверху – браслетом, пробуждая под утро неутолимым призывом. Густеет в черноту небо, покой нисходит на долину, дарованное согласие. Подкрались однажды с той стороны, подстерегли мальчишек, которые играли на склоне, – камень с двумя именами встал над обрывом, в аллее бессильного немого танца. Дождями омываются имена, ветры сгоняют к подножию облетевшую желтизну, чтобы проклюнулся ненадолго, разбередил чувства прощальный запах прелой листвы, которая в здешних краях не гниет – усыхает. По весне опушаются обрубки новыми побегами, зеленью приглушают страдания, прикрывая искалеченные тела, которые вновь искромсают по осени старательные садовники; лишь одному обрубку не дано опушиться, – да он и не танцевал.