Против неба на земле

Один – бедный, должно быть, разумом – бродит неприкаянно из угла в угол, морщится и постанывает в тоске по исцелителю. Другая – подслеповатая, непомерно вздутая на стороны – взглядывает из глубин дивана тихой страдалицей, которую выдают глаза. Задумчивый мужчина – самый из всех калечный – вкатывается на коляске в кабину, взмывает на лифте под крышу, видимый через прозрачное ограждение, опускается затем вниз, чтобы снова взлететь наверх и насладиться полетом, которого недостает. Строго, в одиночестве, ибо в кабине никому больше не поместиться. И вдруг слезы его проливные, голос задавленный, как прорвало плотину отстоявшегося страдания:

– Мамеле… Тателе… Зейделе… Как вы со мной намучились! За что, ну за что?! Мамеле, тателе…

К нему бегут. Его утешают…

Молодая пара гуляет возле бассейна: влюбленность видна с расстояния – не утаить. Ноги у нее слабы. Голова у него велика. Она двигается нестойко, с видимым усилием, робко ему улыбаясь, а он забегает вперед на десяток шагов, поворачивается, радостно шагает навстречу, задыхаясь от избытка ощущений. И снова забегает вперед, чтобы вновь и вновь приблизиться, притронуться, промычать мало различимое. Но она понимает, она его понимает… Потом девушка исчезает ненадолго по неотложной надобности, а он бродит меж танцующих, лучится счастьем, как призывает порадоваться за компанию, – слюнка скатывается на подбородок. Девушка возвращается, принарядившись, шарфик у нее на шее, браслет на руке, и он бежит навстречу, чтобы притронуться и промычать свое.

Живущий поодаль разглядывает влюбленную пару, пристально, неотрывно, затем уходит по лестнице в свой номер. Неспешно. Ступенька за ступенькой. Опустив голову в глубокой задумчивости. Грустно ему, неукладисто, тоска обвисла на плечах – не снести в верхние этажи. "Неприютный ты человек, – скажет Корифей, уловив настроение своего хозяина. – Нашел кому завидовать". – "Много ты понимаешь…" – скажет в ответ. Конверт, поспешно надорванный. Бумага посеклась на сгибах от частого прочтения. Буквы затерты, слова неотличимы – в памяти записаны те слова:

"Здравствуй, мой дорогой! Через границы – здравствуй!

Сколько зим прошло – не привыкну к тому, что нет тебя в этом городе. Как так нет? Всегда тут был. С кем же варили в холода глинтвейн, приправленный гвоздикой и апельсиновыми дольками, с кем слушали Надежду Андреевну: "На заре туманной юности всей душой любил я милую…", с кем зажигали свечу в заветной комнате – в разливе чувств, властелинами мгновений, когда время ускользало не по правилам, дымком пахучей лаванды, словно отнимали его за наши грехи? И кто сказал, не ты ли: "Нам предстоит долгое знакомство. Может, на всю жизнь…"? Без тебя и весны не стало, одна кругом осень, подмораживает к старости в невостребованном существовании. Мертвого бы оплакала, но самое невозможное: ты жив – и не дотянуться. Всякий раз, как проезжаю мимо того дома, непременно гляжу на балкон, навсегда для меня опустевший, – с тобой было не скучно в ожидании крохотных неожиданностей, с тобой было радостно…

Вот тебе к размышлению, из книжных разысканий. Жил в некие времена князь Василий, о котором сказано в хрониках: "Зрячим был ничтожен. Ослепнув, стал тверд, умен, решителен". Так и я: ослепла с твоим отъездом, поневоле обретя внутреннее зрение, – не держала этого за собой. Отглядела, отслушала, отдышала свой срок: день клонится к вечеру, а глаза не сыты. Душа моя – мой колокольчик – пытается исторгнуть легкое, заливистое, в потребности сердца – дзынь-зынь, исходит тусклое, жестяное – бряк-бряк…"

2

Могут поинтересоваться при случае – к тому стоит подготовиться:

– Кто ты таков?

– Живущий своим усмотрением.

– А точнее?

Ответит неспешно и обстоятельно:

– Бывали у нас сочинители‚ что сохранились в памяти не именем – названиями своих работ. Зовите меня Срубленный зимой. Зовите – Геронтолог‚ которого не стало‚ и разместите в коридоре‚ между цирком и крематорием. Пусть буду для вас Блаженный гиперборей. Великан Великанович Самотрясов‚ свесивший ноги со Среднерусской возвышенности. Охотник‚ которому не добежать до источника…

Деловой человек сказал: "В семье должны быть врач и адвокат. Тогда всем хорошо. А писатель семье не нужен". Мудрая женщина определила: "Ты не звонкий. Они звонкие‚ а ты – нет. Многого не добьешься. Где бы ни оказался". Живущий поодаль не гонялся за излишним‚ а оттого мало чего добился. Кроме неустойчивого покоя. И подступов к подступам разумения. Очень поздно мы приближаемся к пониманию‚ слишком поздно с нашим калечным прошлым; розовеем бочком к дальним семидесяти или не розовеем вообще – вечная от нас оскомина. Нет‚ совсем недаром жизнь проходит даром...

Добрая фея наколдовала – бархоткой по сердцу:

– Обещаю тебе великое благо: распоряжаться собственным временем. Не трать его попусту.

Злая фея добавила – наждаком по ране:

– Обещаю великие сомнения: что считать попусту‚ а что не попусту.

Пакостно хихикнула на отлете.