Пространство и время

— Может, — крикнул снизу отец, — мы по этому поводу сообразим?

— Ладно, без тебя обойдемся! — отрезала Майя (непривычным для Ваганова голосом), подошла к люку и закрыла его.

Она села на прежнее место и пристально, вновь с усмешкой начала глядеть ему в глаза. Он опустил голову, чувствуя, как краснеет.

Так, сидя с опущенной головой, он неожиданно вспомнил девушку в автобусе и понял, на кого она была похожа: на Майю, какая она была перед ним.

— Сегодня, — сказал он, поднимая голову, — я видел девушку, она похожа на тебя.

— Да брось ты… — вяло махнула она рукой.

Он посмотрел на нее внимательно и не заметил ничего прежнего, что было в ней, ни того, какой она жила в его памяти: смеющаяся, быстрая, с озорными глазами…

— Ты женат? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Сегодня как раз пять лет.

— Молодец, — искренне похвалила она. — А у меня, видишь, дочь. — Она показала на девочку. — Три года уже. Отца только нет…

— Да, — согласился он, — бывает.

— Чаю хочешь?

— Нет, спасибо.

— А водки?

— И водки не хочу.

— И ладно… А у тебя есть дети?

— Нет.

— В свое, значит, удовольствие живете? — снова усмехнулась она.

— Ну да, — кивнул он. — Выходит, в свое.

— Не обижайся… Ты, конечно, институт закончил?

— Да.

— Давно?

— В прошлом году. Теперь преподаю в техникуме сопромат.

— Чудное слово, — покачала она головой. — Не знаю такого.

— Сопротивление материалов, — подсказал он. — Да это все ерунда… Хорошо у тебя. — Он показал рукой.

— Брось, брось… Все у меня плохо, все… Живу с отцом, дочка вот еще. Мама-то умерла… — Она помолчала. — Ты инженер. Ты теперь… у-у-у… А я? Знаешь, кто я?

— Кто?

— Продавец. Всего-навсего.

— Все это не имеет значения.

— А что имеет? Не имеет… Жена-то небось тоже институт окончила?

— Да.

— А говоришь — не имеет…

— Ничего не имеет значения, — все-таки возразил он. — Все это ерунда.

— Ну что, по-твоему, тогда имеет значение?

— Что? Надо подумать…

— Надо, — улыбнулась она. — Давай все же выпьем… Что-то хорошо с тобой говорить. Не понимала этого раньше.

Она достала из буфета две рюмки, початую бутылку вина, конфеты.

— Ну, за твое пятилетие!

— За твою дочь!..

Ваганов вдруг ясно-ясно увидел себя со стороны, и сделалось ему мучительно стыдно… Теперь, повидав Майю, поговорив с ней, он как-то по-простому, по-житейски, как взрослый мужчина, понял, что она вовсе не та, которую он любил когда-то, что от той девочки, кроме имени Майи, ничего уже не осталось; впрочем, она, может быть, и осталась сама собой, только повзрослела, преобразилась во времени, главное другое — того человека, той легкомысленной, веселой девочки, из-за которой он столько мучился и ради которой столько сделал, просто не было уже на белом свете — и вся жизнь его, все поиски и внутренние споры, оказывается, были пустыми, никчемными и никому не нужными. Как странно, жестоко она рассмеялась, когда он показал ей свою тетрадь. «Пространство и время»! Ужасно, удивительно смешно! Она просто даже не поняла, о чем это он ей говорит, что хотел сказать своим «пространством и временем»… Для нее не существовало этих отвлеченных вопросов, она вся была переполнена заботами и ощущениями реальными, конкретными. За эти годы слишком много событий произошло в ее жизни, и события эти всегда отзывались в ее сердце конкретно: болью, радостью или разочарованием. Но «пространство и время»? — нет, об этом она решительно ничего не знала и не поняла Ваганова. И теперь ему стало как-то не по себе от сознания, что он, чуть ли не пять лет протоптавшийся на одном месте, узнал об этом, догадался с достаточной очевидностью лишь сегодня — увидев, как реальные годы отразились на девочке, которую любил. Не было ничего, и не было никого, кого он любил когда-то, и значит, он жил бессмысленной, пустой жизнью… Он жил идеей, в каком-то идеальном мире, и кому-то что-то доказывал, и оказалось, что он доказывал, что время можно остановить, повернуть его вспять, а этого сделать нельзя.

И получилось, думал он уже с каким-то страхом о себе, что он просто всегда бежал от серьезной, нужной, реальной жизни. И что, может быть, он действительно был предателем по отношению к этой жизни. Но ведь он никогда не хотел этого! Наоборот, всегда хотел истины, правды, искренности. Видимо, во всем нужна мера, даже в поисках истины. Он попробовал поставить себя на место своей жены Лены и понял теперь ту муку, какую она, должно быть, испытывала, живя с ним. Жить с человеком, зная наверное, что он постоянно думает о другой, — это действительно мука. Но еще большая мука понимать, что это были просто глупые его мечты, это было еще детство, это было несерьезно, а ведь лет ему было уже достаточно много, чтобы можно было назвать его взрослым человеком, мужчиной…

— Ты что приехал-то? Любишь, что ли, меня? — спросила Майя.

Ему стало не по себе от этого вопроса.

— Да ты не бойся, — усмехнулась она. — Я по-хорошему спрашиваю. Так просто… Любишь — и любишь. Мало ли кто кого любит…

Но он опять промолчал.

— Бить вас надо. Мужиков-то… Чтоб знали, как жить…

И через секунду добавила:

— Ну да ладно, теперь уж все равно…