Либо это одна и та де контора, к примеру, все тот же Комитет государственной безопасности. Не думаю, что у них принято доверять друг другу. Что если высокое начальство решило присмотреть за товарищем Прутковым (прослушка-то откуда-то взялась в его кабинете), и отправила на поиски золота еще одну команду.
В результате конкуренции кто-то да отыщет если не сам клад, то новые следы. Интересно, а начальники мичмана знают о том, что он вполне возможно сын кого-то из князей Юсуповых? И кем была его мать? не факт, что это важно, но неплохо было бы узнать. Осталось придумать — каким образом.
Так, прокручивая в голове мысли и домыслы, я дошел до дома бабы Сони. Постучал в окно и отдал пацаненку, который открыл калитку, авоську с продуктами, передав на словах наказ бабушки положить все в холодильник, не забыть пообедать свежим борщом и не таскать весь день одни пирожки.
Мы с парнишкой понимающе переглянулись после моих слов: какой уважающий себя пацан будет лопать борщ, когда есть бабушкины пирожки, а в холодильнике стоит бутылка молока? Расстались мы хорошими знакомыми пожав друг другу руки.
Я перешел через дорогу и постучал в окно с затейливыми деревянными обналичниками, выкрашенными синий цвет. Перед домом Василисы раскинулся шикарный палисадник, возле которого пристроилась лавочка с резной спинкой.
Примерно до середины девяностых по всему частному сектору почти у всех дворов стояли скамейки, на которых вечером собирались соседи посплетничать, обсудить последние новости. Возле некоторых домов стояли столики, сколоченные добрым хозяином. За ним мужики обсуждали политику и резались в козла.
Ближе к двухтысячным всю красоту хозяева извели под корень. Пьяные малолетки и алкаши устраивали срач и разборки под окнами, по утрам земля возле скамейки превращались в мусорную свалку: окурки, бутылки, шприцы и презервативы выжигали настроение напрочь.
Жизнь стремительно менялась, и я никак не мог понять, когда и как молодое поколение превратилось в свиней? Мы тоже сидели на этих же самых лавках вечерами, где-то нас гоняли, где-то не трогали. Но после нас максимум что оставалось — шкорки от семечек которых к вечеру хватало у всех дворов после посиделок.
Я постучал в окошко, и принялся ждать ответа. Тюль дрогнула, на меня глянула Василиса, улыбнулась и исчезла. Минут через пять клацнула ручка калитки и на улице показалась старшая медсестра. Сейчас в домашнем летнем ситцевом халатике, без популярных синих теней на веках и морковных губ Тимофеевна казалась моложе лет на пять. А может специально краской добавляла себе возраст для солидности.
— Привет, — я улыбнулся. — Спасибо за помощь.
— Привет, — Василиса улыбнулась в ответ. — Не за что, — девушка пожала плечами. — Если честно, просто испугалась, когда тебя забрали. Вот и решила домой забрать, вдруг обыск, объясняйся потом что за бумаги и где взяла. Ох, и зла я на тебя, Лесаков, — Тимофеевна покачала головой. — Втянул меня в неприятности! За что тебя гэбисты-то упекли?
— Все равно спасибо. Кто его знает, чем бы дел закончилось. И прости, не знал, что так получится. Если бы не сосед по палате, может ничего и не случилось бы.
— Сосед? А ну, заходи-ка во двор, — девушка окинула быстрым взглядом улицу. — У нас как в деревне, вес на виду, неча глаза мозолить, замучат потом вопросами.
— Не боишься?
— Чего? — удивилась Василиса.
— Ну… Сплетен. Ты ж одна живешь, а тут мужчину в дом зовёшь.
Девушка звонко рассмеялась:
— Ой, не могу, мужчина! Насмеши Лесаков! Тебе до мужчины еще лет пять шагать и шагать. Ты, конечно хорош, не спорю, — шаловливый взгляд прошелся по моей фигуре. — Да тольк молод больно. Что мне с тобой делать-то?
-Эх, Вася, Вася, знала бы ты, что я могу с тобой сделать, — вздохнул я, смущенно улыбнулся и шагнул во двор.
Узкая дорожка, отсыпанная морской ракушкой, вела от калитки по над стеной дома вглубь двора. Параллельно тропинке разместилась клумба с цветами и соседский забор. Свернув за угол дома мы оказались в уютном небольшом дворике с беседкой в одном углу, дождевым колодцем и краном в другом.
Низкий заборчик отделял центральную часть двора от маленького огорода. Там же находилась будка., возле которой нежилась на солнышке огромная черно-рыжая собака, судя по всему немецкая овчарка. Животинка лениво приоткрыла один глаз, посмотрела на нас, приподняла лобастую голову, зевнула, вывалив розовый язык, и поднялась с потягушечками, и звонко гавкнула в мою сторону.
— Ого! — присвистнул я, восхищаясь статью и мощью пса.
— Кузя, — строго прикрикнула Василиса. — Не пугай гостя!
— Кузьма, а что похож! — хмыкнул я. — Хороший такой домовенок, чистокровный, наверное?
— Ага, чистый немец. Компот будешь?
— Буду, спасибо, — я любовался собакой.