Простое море

...17 апреля Игорь купил на улице букетик ландышей. Уж очень солнечный и радостный был день. Все покупали цветы. Он отдал ландыши Лесковой. Она обрадовалась, но потом решила, что это — подхалимаж, и зарезала Игорю статью о начале весенней навигации. Начались государственные экзамены. Игорь получил диплом штурмана и уехал работать в Таллин. Куприян Купавин плюнул на творческие поиски и стал изображать мотоциклет. Публике нравилось. Игоря назначили третьим помощником капитана спасательного судна «Нептун». Он гордился этим, продолжал писать роман и в «Балтику» ходил очень редко. Лескова была забыта.

С каждым выходом в море морская профессия раскрывала перед Игорем все новые и новые тайны. Все реже он ошибался. Все шире становились границы возможного. Человек может все. Человек сильнее всего, даже той стихии, которая на языке судовых документов называется «форс-мажор». Странно было одно: тот самый человек, который только что одолел ее, сходя на берег, надевает калоши и поправляет на шее кашне, чтобы не надуло. Этого Игорь никак не мог понять.

В начале декабря он вдруг стал думать о Лесковой. Надо было о ком-то думать — вот и думал. Куприян потом рассказывал, что Лескова спрашивала, не пишет ли Игорь ему. В середине декабря «Нептун», проломившись сквозь лед Финского залива, пришел в Ленинград и стал в средний ремонт. Команду списали в резерв. Игорь снял комнату в городе и раз в трое суток ходил в пароходство стоять вахту. Это было скучно.

И одиноко. В комнате стояли диван, стол и два стула. Диван был широкий и мягкий, почти новый. Стол поражал древностью — от него так и несло концом восемнадцатого века. Стол скрипел и шевелился, когда Игорь клал на него локти. Шкафа не было. Имущество Игорь хранил в двух чемоданах. Самое необходимое он положил в диван, внутренность которого ошпарил кипятком и застелил газетами. В левом углу у двери стояла круглая, до потолка печь. Запас дров для нее находился во дворе, в сарае. По утрам вместо зарядки Игорь пилил дрова. Пилить он не любил, зато колол топором с наслаждением. Он колол дрова двум соседкам. Сначала они просили его об этом, потом привыкли и уже не просили и не благодарили. Игорь приносил дрова домой и складывал их у печки, чтобы сохли. Окно было не заклеено. Игорь топил много, разводя огонь черновиками своего бесконечного романа. Первые дни приятно было сидеть перед открытой дверцей топящейся печи, глядеть на корчи и судороги пламени, на дотлевающие, покрывающиеся пеплом головни. Это побуждало искать что-то необычное в рождении, буйстве и неизбежной смерти огня. Потом стало скучно. Ничего необыкновенного не было. Окислялась клетчатка — и все. При окислении она выделяла тепло. Это тепло позволяло Игорю сидеть в комнате без шинели. Паровое отопление делает жизнь спокойнее — никакой мистики, никаких саламандр...

Одиночество угнетало его. Раньше он никогда не был одинок. Всегда вокруг были какие-нибудь люди. Он привык к людям. А сейчас он был один. Приходя раз в трое суток на вахту, он встречал все тех же трех матросов, двое из которых спали в единственной отапливаемой каюте. Днем на судно приходили рабочие. Они гремели молотками, шипели автогенами, несли с берега грязь, мусор, тяжелую матерщину. Игорь сутки слонялся по судну — и никому не был нужен. А судно стояло холодное, мертвое, ржавое... Утром он приходил домой и торопливо разводил огонь в печи. За сутки комната выстуживалась так, что в чайнике замерзала вода.

Однажды, возвращаясь из порта домой, Игорь встретил Куприяна Купавина. Куприян шел с каким-то высоким, худощавым человеком, очень скромно одетым. Куприян был в новом желтом пальто с меховым воротником, тянущимся по отвороту до пупа. На шее у него был намотан красный шарф.

Куприян кинулся к Игорю, облапил его и трижды поцеловал в щеки.

— Здорово, — сказал Игорь, высвободившись из жаркого объятия. — Ты цветешь, я вижу?

— Н-ну! — провозгласил Куприян, гордо вскинув нос. — В Польшу на гастроли ездил! Шесть рецензий в газетах — расхвалили в пух и прах. Самому совестно. Сейчас покажу...

Куприян расстегнул пальто и полез во внутренний карман.

— Не надо, — сказал Игорь. — Я по-польски не пойму. Пойдем ко мне.

— Да!.. — Куприян стукнул себя по лбу так, что модная меховая шапка подпрыгнула и съехала на затылок. — Николай Эдуардович!

Он подвел Игоря к своему спутнику.

— Позвольте вам представить морского волка... Игорь Соколов. Штурман и знаменитый писатель. Помните, как Бурлюк представлял Маяковского? Знаменитый поэт...

— Раздрогин, — сказал Николай Эдуардович, некрепко, но тепло пожав Игорю руку.

— … А Маяковский тогда еще ни одного стиха не напечатал.

— Поэт Раздрогин? — спросил Игорь.

— Сочиняю помаленьку, — кивнул Раздрогин.

— Я читал ваши стихи, — сказал Игорь. — Кое-что мне нравилось.

— Так все говорят, — улыбнулся Николай Эдуардович.

— А как твой роман? — спросил Купавин. — Дописал, поди?

— Почти.