Просто жизнь

Планы и конспекты уроков он составил быстро, потому что считал это бесполезным, никому не нужным делом. Во время педагогической практики методисты почему-то уделяли планам и конспектам первостепенное значение. Один пожилой учитель — он, видимо, почувствовал в Ветлугине единомышленника — доверительно сообщил, что лично он составляет планы и конспекты «на всякий пожарный случай», пользуется ими только тогда, когда на урок приходят представители.

Ветлугин тоже собирался проводить уроки по-своему: импровизировать, менять ритм, возвращаться к пройденному, забегать в случае надобности вперед. Профессия учителя казалась ему сродни профессии актера. Только актер играл в театре, а учитель «выступал» в классе. Его голос, жесты, эмоциональность — все это, по мнению Ветлугина, должно было «работать», вызывать интерес к личности педагога и к предмету, который он ведет. За четыре года учебы Ветлугин побывал на многих открытых уроках, но лишь некоторые из них врезались в память. Запомнились возбужденные лица, нетерпеливо поднятые руки, четкие вопросы учителей. Они пробуждали мысль, заставляли сравнивать, анализировать, и это было самым важным. Смело раздвигались границы учебников, где все было сформулировано до обидного упрощенно. На одном из уроков во время педагогической практики Ветлугин должен был рассказывать о Тургеневе. Он составил подробный конспект, несколько страниц посвятил Полине Виардо. Прочитав конспект, женщина-методист сказала:

— Про нее рассказывать не надо!

— Почему? — простодушно удивился Ветлугин.

— Русских писателей надо показывать школьникам чистыми и непорочными. Была бы моя воля, я и про Головачеву ничего на уроках не говорила бы.

— Странно, странно…

— Не надо. — Женщина-методист усмехнулась. — Я нарочно назвала девичью фамилию Авдотьи Панаевой, хотела проверить, в какой степени интересуют будущего педагога интимные подробности в жизни писателей.

«Дура!» — чуть не выкрикнул Ветлугин и сказал, что обязательно расскажет на уроке про Полину Виардо.

Ребята слушали его с открытыми ртами, но в «зачетке» Ветлугину было поставлено всего-навсего «удовлетворительно». Ветлугин понял: «С ханжеством надо бороться. Бороться всегда и везде».

В отличие от многих своих сокурсников, после получения диплома возомнивших о себе, он чувствовал: работа в сельской школе лишь первый шаг. Сто пятьдесят шесть книг были каплей в огромном книжном море. За войну душа Ветлугина очерствела; то хорошее, светлое, чему учила мать, частично осталось на фронтовых дорогах, в окопах, в госпитале. Фронт научил его категоричности суждений, в словах и поступках появилась резкость. Четыре года учебы в институте навели на бывшего фронтовика глянец, только приоткрыли тот мир, в котором ему предстояло жить и трудиться. Ветлугин многого не понимал, не умел. И теперь ему предстояло открыть неоткрытое, узнать неузнанное. Он ощущал: по-настоящему учит не институт, а жизнь. И Алексей Николаевич Ветлугин готовился утвердиться в ней.

Лег он поздно. Долго ворочался. Сено свалялось, тело ощущало твердь досок. Ветлугин встал, взбил тюфяк. Было слышно, как Галина Тарасовна успокаивает проснувшегося малыша.

Вчера она принесла керосин. Проверяя тяжесть бидона, приподнимала его, благодарно улыбалась Ветлугину, безостановочно повторяла:

— Теперь надолго хватит.

Вчера же обещали привезти дрова. Галина Тарасовна то и дело выбегала на крыльцо, смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться полуторка. Вечером объявила:

— Наверное, другие учителя перехватили. Шоферу все одно куда руль крутить.

— Днем позже, днем раньше — какая разница, — сказал Ветлугин: дрова, керосин — это совсем не волновало его.

Хозяйка не согласилась:

— Пока погода стоит, дрова просушить надо. Каждый день дорог: скоро дожди начнутся, а там и снег.

Дрова привезли ночью. Узкоглазый шофер хмуро объяснил, что посреди дороги лопнул баллон.

— Заплат на этих баллонах — не пересчитать, — пожаловался он. — И покрышки лысые.

Все еще сказывались последствия войны — не хватало продуктов, самых необходимых промышленных товаров, кое-где были перебои с хлебом. Когда в село прибывал автофургон, к сельмагу устремлялись женщины в надежде купить сахар, манку, рис, подсолнечное масло, одним словом, то, что невозможно было достать в тайге или вырастить на приусадебном участке. Чаще всего женщины возвращались домой с пустыми кошелками: автофургон доставлял в село очередной мешок соли, вино, табак, плавленые сырки и консервированные овощи, на которые местные жители не глядели. Если же привозили сахар, рис, колбасу или что-нибудь другое, очень необходимое и очень вкусное, то около сельмага выстраивалась длинная-предлинная очередь. Те покупатели, кто был в конце, кричали продавщице, чтобы отпускала в одни руки понемногу, а те, кто стоял близ прилавка, норовили купить и сахара, и крупы впрок. Зато водка и спирт в бутылках с черными этикетками в сельмаге не переводились. Промышленные товары — ситец, сатин, сапоги — тоже раскупались быстро. На прилавках лежали пуговицы, гребенки, ленточки и прочая мелкая галантерея.