Просто так

Фима спустился ниже. Кружевное белье, которое Ленка буквально заставила меня купить не так давно, мешало. Любимый словно почувствовал это, тихо прорычав короткое «Сними!», спустился губами к животу. Пришлось слушаться командира. Приподнявшись, расстегнула застежку на спине. Дальше Фимка не позволил мне ничего делать. Сам стащил лифчик, и заставил меня стонать от удовольствия. Поняла, что всем телом буквально трусь о любимого, сама не понимая, чего хочу от него. Но чего-то хочу однозначно. Еще и постанываю от удовольствия. Стало немножечко стыдно, попыталась свою радость так бурно не проявлять. Закусила губу, практически до крови. Отчего получила злобно шипение и приглушенный мат, кажется. Потом поцелуй, и все началось вновь.

Реальность воспринималась мною урывками, кусками. Фимка стащил мои трусики и швырнул их куда-то, главное, чтобы совсем не выбросил, нравились они мне. Потом о трусиках думать перестала. Вообще перестала думать. А все из-за моего любимого, иногда непонятного, странного, но такого замечательного парня. Он не выпускал меня из рук, лаская, гладя, прикусывая, и делая еще что-то, чего я описать не могла.

– Фим, – раздался хриплый до неузнаваемости шепот любимого, – Черт, малыш! Я собирался все иначе сделать. И резинки в пиджаке. Но, мать их так, не дойду.

В следующее мгновение почувствовала, как твердая плоть осторожно проникает в меня. Наслаждение и возбуждение улеглось, заполняя меня болью до краев. Все было не как в романах, легко и безболезненно. Фимка проникал в меня, а я чудом заставила себя не сжимать бедра и не отстраниться от любимого. Он вжал меня в постель, не позволяя пошевелиться, губы впились в мой рот. Ефим замер, словно статуя, навис надо мной.

Боль начала стихать. Испытанное уже наслаждение не вернулось, но стало не так больно. Фима немного отстранился, прижался лбом к моему лбу.

– Твоя карма на меня переметнулась, – прохрипел Фима, – Думал, моей выдержки хватит. Но, солнышко, от тебя у меня рвет крышу.

Нежный поцелуй в контрасте с резким немного грубоватым голосом был очень сладким. Я тихо рассмеялась. А Фимка начал целовать меня еще нежнее. Сама не заметила, как, обхватив его ногами за бедра, приподнялась. Фимка, сцепив зубы, что-то прохрипел. Не разобрала. Да и не важно. Улегшееся возбуждение возвращалось. И я сама подстроилась под движения парня. Все как-то стремительно закружилось, завертелось. Я все крепче вжималась в его тело, кажется, даже царапала ногтями спину, и, наверное, даже, кусалась. Не помню точно. Слышала только хриплый шепот похожий на рык, и свое имя.

– Фимка! – повторял любимый вновь и вновь, пока я, запрокинув голову, прижимала его лицо к своей шее, плечу. Хотела ответить, сказать, как люблю его, не смогла. Выходили только сдавленные всхлипы, и я, кажется, закричала. Но уже точно не от боли. Однозначно, не от нее.

Фимка прорычал что-то, может быть вновь мат, а может и что-то цензурное, попытался отстраниться как-то слишком резко. А я только ноги крепче сжала, и в его губы впилась, прикусывая, кажется. Привкус крови точно ощутила во рту.

Фимка как-то обмяк всем телом. Шумно выдохнул, втянул воздух носом. И перевернулся на спину. Я, словно кукла, перевернулась следом. Вытянула ноги, и, закрыв глаза, отключилась.

Не знаю, сколько я пребывала в блаженном беспамятстве, но очнулась от ласковых поцелуев в середину раскрытой ладони.

– Фимка, девочка, – хрипло проговорил любимый, приоткрыла один глаз, наткнулась на серьезный серый взгляд, закрыла глаза. Ругать будет? За что?

– В следующий раз, если я отстраняюсь – не держи меня, – с упреком проговорил Фимка.

– Почему? – выдала я, мозг все еще не вернулся к хозяйке.

– От этого могут дети появиться на раз, – вздохнул Фимка, – Всякую гадость глотать я тебе не дам.

– Ты боишься детей? – вздохнула я, собираясь отнять свою ладонь из его рук.

– Дуреха, – вздохнул Фимка, – За тебя переживаю. Тебе еще учиться.

– И что? Академ никто не отменял, – вздохнула я, – Сам такой! – добавила я, обиженно.

Отвернуться Фимка мне не позволил. Прижал к себе как-то слишком стремительно и крепко, даже ребра захрустели, кажется. Глубокий рваный вдох.

– Я убежал из дома в шестнадцать, – услышала я хриплый голос Фимки, – Отец бухал сильно. Мне надоело видеть мать в слезах. Она не уходила от него, жалела. Аська мелкая была, сопливая. Мать корячилась на двух работах. Уходя, пригрозил отцу, будет руки распускать, вернусь и поломаю.

Замерла, понимая, что вполне возможно это единственный рассказ Фимы о не самой приятной теме для него. Вряд ли он станет говорить о наболевшем еще раз.