Прости…

Но оказалось, что Винсент сильно ошибается, потому что продюсер, хоть на самом деле очень его ценил, никакого фильма по мотивам его жизни снимать не планировал. Более того, никогда в разговорах не затрагивал его прошлого. Единственное, что интересовало продюсера, – это что-нибудь новенькое, оригинальное для него, его фирмы и его канала. А главное в этом новеньком было то, что наш герой придумывает всё это в другом мире, презираемом большинством, но остающимся для этого большинства довольно таинственным, в мире «за решеткой». Два года назад продюсер поддержал официальным письмом его прошение к Квасьневскому, президенту Польши, о помиловании, дважды ходатайствовал за него перед начальником тюрьмы, был с просьбами у министра юстиции, появлялся с прошениями по его делу в генеральной прокуратуре. Короче, Винсент всё это знал и испытывал по отношению к своему продюсеру огромную благодарность. Он думал, что во время свидания сумеет объясниться и оправдаться за своё вчерашнее отсутствие и всё как-нибудь устаканится. Впервые за многие годы с ним произошло нечто настолько важное, что он абсолютно всё забыл. Потерял счет времени. Ни о чем другом не помнил, чего до сих пор с ним не случалось. Он знает, что следовало позвонить, дать о себе знать, отменить встречу. Он обещает наверстать упущенное. Он успеет с проектом на фестиваль. Он убежден в этом…

В комнате для свиданий, соседствующей с кабинетом начальника, его ждала Агнешка. На маленьком деревянном столике, поставленном точно посередине небольшой комнаты без окон, лежали книги, рядом – стопка белых листов бумаги. Он окаменел на пороге. Шедший за ним охранник бесцеремонно толкнул его в спину, а сам направился к деревянному стулу, стоявшему в глубине комнаты, снял фуражку, расстегнул мундир, расположился удобно на скрипучем стуле и принялся грызть ногти. Постепенно, неуверенно, шаг за шагом арестант подошел к столику, за которым сидела она, положив подбородок на сцепленные в замок руки. Он помнит, что она смотрела ему в глаза и улыбалась.

– Здравствуйте, – сказала она спокойно. – Я принесла вам обещанные книги. Взяла лишь некоторые, думаю, самые интересные. В основном философского толка, но не слишком академические. Это чтобы не отпугнуть вас от чтения. Предлагаю начать вот с этой – там философии поменьше. Можно сказать, моя любимая книга, одного профессора из Гданьска. Там, пожалуй, больше психологии, истории искусства и литературы, чем философии. Написано увлекательно, хотя книга чисто научная, о самоубийстве в мире искусства. Там самоубийства – обычное дело. Наверное, это вам будет интересно, потому что в каком-то смысле близко.

Он не глядел на нее. Сидел как парализованный, не в состоянии пошевелиться. Тот факт, что она ни о чем не спрашивает и спокойным голосом, практически лишенным эмоций, рассказывает о вещах, не имеющих для него в данный момент никакого значения, казался ему абсурдным, совершенно непонятным, странным.

– А вы что же, так и будете сидеть тут с нами, как какая-то приживалка? – громко спросила она охранника.

Не переставая грызть ногти, охранник ехидно заметил:

– А документики наши ясновельможная пани профессор не читала? Только что подписали, а что подписали, сами не знаем? Так вот, там черным по белому написано, что посещение проходит под надзором. Вот я его и осуществляю. А если вам тайна нужна, так это к ксёндзу, на исповедь. Так что адресочек перепутали: костел через две улицы… – И захихикал, довольный своим остроумием.

Она пропустила мимо ушей язвительность охранника, не обращая на него впоследствии ни малейшего внимания, отложила книги, собрала в аккуратную стопку бумаги и, кладя их на столике перед собой, сказала: