Простая формальность

Синтия наряжала елку и украдкой плакала. Был канун Рождества, и она наконец осталась одна. Девочки готовили на кухне закуски. Двое сыновей Клэя — Алекс и Лэнс — в задней комнате смотрели телевизор и попутно заворачивали подарки. Клэй, проходив по магазинам пять часов, прилег в спальне отдохнуть. Он вернулся домой с сияющим видом, притащив в каждой руке по три пакета, набитых красиво упакованными коробками и коробочками. Расцеловавшись со всеми по очереди и каждому пожелав «Веселого Р-р-рож-дества!» на манер Санта-Клауса, который приветствует покупателей в магазине, он объявил, что обожает Рождество, что это самый веселый день в году и для полного счастья не хватает только снега.

Миссис Мур, которая приехала провести с ними праздник, была немало обескуражена всем этим шумом и гамом и еще присутствием волевого мужского начала в квартире дочери. Приготовив салат и поставив в духовку пироги с мясом, она ушла в отведенную ей комнату для гостей и принялась выпускать подол платья, купленного лет двадцать назад.

Синтия взяла в руки елочную игрушку (она смастерила ее примерно тогда же, когда мать купила себе это платье) — ярко-розовый атлас, искусно расшитый блестками и бисером под жемчуг. Ей вспомнились тихие рождественские праздники, которые они с Джоном Роджаком столько лет проводили вместе. Она бросила игрушку на пол, но той ничего не сделалось. Тогда она наступила на нее ногой и давила, давила каблуком, пока пластмассовые жемчужины не раскрошились в пыль.

На глаза снова навернулись слезы — как всегда под Рождество, ужасно хотелось плакать. Каждый год, едва наступал декабрь, все повторялось заново: ей начинало казаться, что она никогда не сумеет оправдать ожиданий своих близких, что она недостаточно их любит и от них тоже не получает должной отдачи, а тут еще это вымученное веселье, в котором хочешь не хочешь — обязан принимать участие, и в результате — глухое раздражение и протест (и все это на фоне ужасающей статистики самоубийств — традиционный декабрьский скачок). Как всегда, она изо всех сил старалась побороть эти настроения — как всегда, безуспешно. Сейчас, находясь в своем новом доме, она снова делала еще одну отчаянную попытку — заставляла себя любоваться елкой, которую купила накануне в цветочной лавке на Лексингтон-авеню, когда над городом навис густой туман. В Велфорде за самое распрекрасное деревце она заплатила бы вдесять раз меньше.

Продавец знал свое дело. Может быть, она возьмет заодно и веточки пойнсеттии и веночки, предложил он. И остролист, и омелу, чтобы украсить комнату?

— Давайте все, — согласилась она. — Украшать так украшать! В коридоре повешу.

И они оба рассмеялись.

С приближением Рождества город становился все более непереносимым. Лица у прохожих на Мэдисон-авеню приобрели выражение суровой озабоченности, за которой она ясно видела так хорошо ей знакомое нежелание всенепременно радоваться, веселиться и принимать фальшивые поздравления только потому, что так заведено. Почтовые ящики на улицах были переполнены. Хиппи, ставшие на это время почтальонами, волочили за собой огромные мешки с рождественскими открытками — будто трупы оттаскивали. Это же надо, сколько на свете охотников пожелать друг другу всего наилучшего, заверить в неизменной симпатии — еще бы, вон и денег на марку не пожалели!..

Искать подарок Клэю она отправилась в центр. Может, в магазине Марка Кросса найдется что-нибудь подходящее. Хотя она ни разу там не была, знала, что магазин этот из дорогих, и ей впервые в жизни было проще потратиться, чем ломать себе голову.

Пятая авеню ошеломляла суетой и светом. Вся проезжая часть была забита машинами, автобусами, которые стояли с незаглушенными моторами, отравляя мокрый воздух выхлопными газами, полицейские ожесточенно свистели, подгоняя застывшее движение, но толпы покупателей были сильнее машин. Они устремлялись вперед и скапливались на перекрестках. Синтия слилась с толпой и попыталась настроиться на праздничный лад, откликнуться на призывы красноносых розовощеких Санта-Клаусов и других персонажей, которые улыбаются вам со всех рождественских реклам.

Запретив себе думать, она села на диван, единственный предмет обстановки гостиной, если не считать уродливого кофейного столика с верхом из дымчатого стекла. Она уже решила, что при первой же возможности заменит и то, и другое на что-нибудь более приличное.

Она критически посмотрела на елку. Игрушки были уже развешены, но еще одна нитка бус — белые и красные деревянные шарики, которые дочери по детской привычке называли «ягодки», — не помешала бы. Правда, бусы и так висели на елке в шесть рядов, но ей показалось что слева внизу как-то голо.