Простая Душа

«Ему не дали клад, – показывал он на Фрэнка, – это его трагедия; я сочувствую искренне, и мне неловко. Ибо мне-то как раз дали денег – и неспроста, кому-то было нужно, чтобы у меня развился сторонний взгляд. Я и развил его, а потом – Пугачев, бандиты из боевика… У меня, поверьте, открылись глаза. Может, я должен всех предупредить, но я же совсем не знаю, как».

Елизавета повернулась к нему с недоумевающим видом. Она была не пьяна, но возбуждена и раздосадована, как будто ей помешали. «Все-таки, ты лунатик, – сказала она сердито. – Прав был Царьков, чтоб ему провалиться. Тебе не кажется, кстати, что те, от кого и впрямь чего-то ждут, знают об этом точно, а не мечутся туда-сюда? И потом, ты что думаешь, тут ни у кого больше глаза не смотрят? Ты один такой умный и все видишь?»

Зрачки ее сверкали, щеки горели, она была очень красива. Хороша! – в который уже раз отметил Андрей Федорович и почувствовал вдруг, что вот она, иллюстрация к чему-то, для чего он давно искал слова. Такими и бывают женщины мечты, – пронеслось у него в голове. – Избитый штамп, но до чего же верно!

«Интересно, – произнес он в пространство, будто бы ни к кому не обращаясь, – замечал ли кто из вас: порой разговор вполне приличного содержания больше похож на сексуальное приключение, чем многие сексуальные приключения».

Крамской сидел, надувшись и уйдя в себя, а Лиза посмотрела на Астахова внимательно, будто только его увидела, и немедленно отвела глаза. Вот оно, – решила она, – теперь и этот клеится в открытую. Так быстро и так скучно, и все как всегда. Удивительно, что за один день могут осточертеть все мужчины сразу.

Она вспомнила разговор с Тимофеем и тяжелый ком внутри, который никуда не делся. Намеренье завести интрижку тут же показалось ей нелепым – нет, интрижки не будет, это ни от чего не спасает. Проще всего отвадить «писателя» немедля – выйдет хотя бы маленькая месть…

Все, что рушилось, продолжало рушиться. То, от чего хотелось освободиться, разрасталось все сильнее, набухая в груди. Оболочки, новые и старые, были казалось истончены до микрона, а под ними ждала пустота, с которой вот-вот придется иметь дело.

«Кому-то здесь дышится легко, а я задыхаюсь», – сказала Елизавета, поморщившись, и Астахов глянул удивленно, вспомнив свою утреннюю прогулку.

«Как они здесь живут – все, все, все?!» – воскликнула она в сердцах.

Мысли ее замелькали и засуетились, она забыла на время и об Астахове, и обо всех вокруг. Перед глазами пронеслись цветным вихрем события невозможной недели, которых хватило бы на годы обыденной, спокойной жизни. Филер, зыбкий как тень, локоны парика и мефистофельский плащ, наглый лжец Тимофей и его кольцо, гангстеры, пистолеты и плен, алые пятна на кухонных стенах… Большего было уже не вместить – ни любовника, ни опасностей, ни переживаний.

Машке расскажу – не поверит, – мрачно подумала Лиза. – Или скорее от зависти умрет. А я не пойму: все это длилось, длилось – и что толку?

Нужно было брать себя в руки. «Ты на меня не обижайся, – повернулась она к Николаю, будто бы не замечая Андрея Федоровича и его выжидательного взгляда. – Я и сама такая же – вся в сомнениях, но будто знаю за каждого наперед. Мы с тобой почти близнецы, но у нас ведь нет общей цели».

«Общей цели?» – удивленно переспросил Андрей, вмешиваясь в разговор.

«Ну да, – отмахнулась Лиза, – это тоже из жениховского лексикона. Романтика из глубинки – ты с ней не знаком? – Она повертела головой, спросила умоляюще: – Ну когда же, когда вернется музыка? – и подвинула Крамскому свою рюмку: – Вод-дки!»

Тот послушно налил ей и всем остальным. Елизавета отпила глоток, и ей стало лучше. «Ну все, хватит о сложном, – заявила она безапелляционно. – Пока песен нет, будем читать стихи. Например, ты, господин писатель. Например – твои собственные, самые-самые».

«Я не пишу стихов, – развел Астахов руками. – Есть наброски, которые похожи, но, все равно, это скорей проза…»

«Ах, просим, просим, не ломайся», – перебила его Лиза и вновь стала глядеть в упор, подперев подбородок ладонями.

«Ну ладно», – сказал Андрей с сомнением. Потом пожал плечами, вздохнул: – «К примеру, вот это…» – и стал читать неторопливо и глуховато:

Я швырнул горсть бисера на грязный пол.

Потом одумался и вызвал служанок.

Они ползали на коленях, собирая бусины в жестяной таз.

Зная, что я пересчитаю все до одной.

Я больше не повторяю ошибок, твердил я сам себе.

И смотрел на их бедра и толстые икры.

Я был волен взять прямо тут все, что хочу.

Тут, в хлеву, полном дурных звуков.

С какой-то из них я б даже мог быть нежен.

Но ее не отличишь вот так, со спины.