Просо судьбы (СИ)

Фиори сунул в руки какую-то флягу, и Лидия автоматически сделала глоток. И поперхнулась от крепкой гномьей настойки, в глаза плеснули слёзы, она отвернулась и заморгала, пытаясь смахнуть с лица влагу. Вспыхнувшая злость на маркиза, подсунувшего эту отраву, как-то быстро улетучилась, стоило почувствовать, как огонь, сорвавшийся по пищеводу, потихоньку начинает отогревать и оживлять нутро. Да и кровь, бросившаяся в голову, слегка растопила лёд, в который превратился её разум.

— Фиори, — обратилась она негромко и укоризненно к стоявшему рядом мужчине, — ты хочешь, чтобы я, лицо королевской крови, захмелела накануне возможной битвы?

РоПеруши глянул на неё печально, потом, отрицательно качнув головой, серьёзно ответил:

— Не думаю, что даже настойка тебя сейчас возьмёт. Но вот чуть красок добавит в лицо, — склонился и сердито прошептал: — Стоишь, будто окаменела. Вон, все твои близкие и подданные больше беспокоятся о тебе, а не о возможной драке. Думаю, их больше устроит пьяненькая, но живая и розовая принцесса, нежели неподвижный, бледный истукан, — он выпрямился, с удовлетворением наблюдая за метаморфозами, происходящими с её лицом: вина, сожаление, безысходность, злость, негодование, понимание. — А вообще, — отворачиваясь, продолжил мечтательно, — я был бы совсем не против — если мы, конечно, переживём этот день — хорошенько надраться после, — задумчиво встряхнул флягой возле уха. — Эх, — вздохнул, и нехотя вернул её обратно на пояс, снял другую. — Водички не хочешь? — Лидия отрицательно покачала головой, внимательно следя за пьющим товарищем и пытаясь по цвету или запаху определить, точно ли там вода.

Несколько шутовское поведение Фиори вызвало у Лидии улыбку. Ну и что, что положение сложное и опасное. Смерти всё равно, с каким настроением ты к ней приходишь, поэтому не стоит ли радоваться жизни и — даже — мечтать до конца?

Два десятка ремесленников, закованных в тяжёлые доспехи, со щитами, пиками и мечами — но кто, во что горазд, гремя и топая вразнобой, что сразу отличало их от той же стражи, побежали к мосту на усиление стоящего там поста. Лучники и арбалетчики облепили ближайшие дома и верхушку баррикады, перегораживающей основную артерию, ведущую вглубь района. Стоящая тут же, наверху, Лидия обернулась на шум сзади. Сержант гвардеец Борун распекал каких-то ополченцев, красноречиво указал прочь рукой — отправил восвояси какого-то подростка, напялившего пуд железа и возомнившего себя воином. От стоящей в стороне толпы вооружённых людей наперерез незадачливому герою торопливо отделился кряжистый мужик и, нагнав поникшего пацана, отвесил ещё и внушительную оплеуху.

Эта сценка значительно разрядила обстановку и вызвала у Лидии и маркиза повторные улыбки. Раз даже дети готовы с оружием в руках защищать свои дома, то им, благородным, и подавно грешно впадать в уныние.

Принцесса расправила плечи и теперь уже командирским взглядом окинула всё вокруг. Возле баррикады находилось до двухсот тяжеловооружённых воинов, и пусть часть из них — неопытные горожане, зато другая — профессиональные солдаты, пробившиеся к району. Плюс около полусотни легковооружённых защитников и примерно столько же лучников, часть из которых женщины и подростки. В личном резерве у Лидии ещё была горстка её амазонок, с которыми пришлось принять настоящий бой из-за этого и десяток гвардейцев (часть королевских «чаек», как и наёмники Лири и Кол прикрывали иные направления). И это только на этом участке, но всё равно этого было ничтожно мало. Перед её глазами возникло то зрелище, которое она наверняка не забудет до конца жизни.

Пламя, отвратительная гарь, что моментально забивала ноздри. Воздух при этом был словно наэлектризован от чудовищного колдовства — волосы шевелятся, как живые, по спине прокатывают волны озноба, слабость поселяется в коленях и в груди, как бы опустошая её, высасывая, превращая в бездонную дыру, воронку — чувствительная поневоле ко всяким воздействиям даром, Лидия оцепенела и на грани едва не упала с коня. И на этом фоне десятки и сотни несущихся по широкому кругу площади «тёмных», страшного бича для всего живого. Это было завораживающе и ужасающе. Напоминало пропасть, в которую хотелось шагнуть, не взирая на чёткое осознание — где-то на краю одурманенного разума — неминуемой гибели. При этом страшной смерти, ибо уруки никогда не «отпускали» просто так.