Прошу, убей меня.

У Верлена была светлая голова, он много знал, но с ним было трудно. Его все очень сильно задевало. Он всегда переживал за тех, кто рядом с ним. Конечно, это было приятно, но, похоже, он совершенно не разбирался в настоящей жизни. Он узнавал о жизни из книг — его опыт был вычитанным, нежизненным. С какой стороны ни зайди, он был наивным. Чем принципиально отличался от Ричарда Хелла, который обеими ногами стоял на земле, точнее сказать, в болоте.

Хелл всегда мыслил в антисоциальных терминах. Хелл уделял внимание смыслу текстов больше, чем остальные. Хелл был бульварным сюрреалистом, стремящимся к прорыву, он жаждал освобождения.

Ричард Хелл: Мы с Томом Верленом оба учились в школе-интернате далеко в холмах Делавэра. Мы уже давно были близкими друзьями, когда начали обсуждать план побега из школы.

Долго ждать не пришлось. В двенадцатом классе меня загребли за то, что я дербанил семена блаженства.[47] В день, когда меня выпустили, я встретил Тома на школьном дворе. Мне как раз исполнилось семнадцать. Мы с Томом просто хотели куда-нибудь уехать и жить сами по себе. Думали поехать во Флориду, потому что там тепло, и стать художниками, писателями или поэтами. Правда, по большей части мы охотились за ништяками и жили за счет государства. И пытались соблазнять девушек.

Нам удалось набрать около пятидесяти долларов. И большую их часть мы потратили на поезд до Вашингтона. А оттуда поехали автостопом обратно в Лексингтон, потому что мне хотелось проехать через родной город победителями, возвращающимися героями.

У одного моего богатого знакомого была собственная ферма, а на ней — пустующий дом. Дом для прислуги, вынесенный в поля. Нас там поселили, потом хозяева ушли, а мы стали веселиться. Потом они вернулись с выпивкой и девушками. Одну из девушек я знал и до этого. За полтора года с нашей последней встречи она превратилась в настоящую блядь, и это было здорово. Помню, я с фонариком залез ей между ног — она позволяла мне делать с ней все, что захочу. Так что мы зависли там на недельку, а потом продолжили путь во Флориду.

Следующие несколько дней мы автостопом двигались на юг. Добрались до Алабамы: до границы Флориды оставалось около двухсот километров. Поздно ночью мы стояли на проселочной дороге, похолодало. Местные над нами издевались, притворялись, что останавливаются, а когда мы подбегали к машине, они давили на газ и обдавали нас гравием из-под колес. Нас все это дико достало, и мы решили заночевать на месте.

Мы разложили костер и начали беситься, опьяненные свободой и злостью. Дошли до того, что начали доставать из костра горящие палки и разбрасывать их по полю. Алабама вызывала в нас отвращение. Скоро все вокруг заполыхало, а мы продолжали хохотать, танцевать и тащиться от этой бучи, и тут завыли сирены, словно ниоткуда появилась полицейская машина и пожарные…

Нас поймали. Мы наплели о том, что возвращаемся в школу во Флориду, но они не купились. По-любому, стоило им проверить нас по списку пропавших, как все с нами стало ясно. Так нас нашли.

У моей матери в Алабаме жили родственники, они меня и забрали. Отец Тома приехал туда и забрал его из тюрьмы. Том вернулся в школу. Я в нем здорово разочаровался, потому что у меня на руках уже был билет на автобус до Нью-Йорка, и я опять сбежал. Том закончил школу и перед тем, как перебраться в Нью-Йорк, год отучился в колледже.

Но когда он поселился в Нью-Йорке, в «Максе» нас воспринимали, как заговорщиков. Люди думали, что мы братья. Мы были неразлучны.

Терри Орк: Между Ричардом Хеллом и Томом Верленом была ярко выраженная любовь-ненависть, и Ричард Ллойд идеально вписался в эту смесь.

Я был влюблен в Ричарда Ллойда и в то, как он взаимодействовал с Хеллом и Верленом. Я был влюблен в гитарные дуэли и в то, какую войну звука они могли устроить.

Жизнь потрепала Ллойда посильнее, чем Хелла или Верлена. Господи, ему напрочь снесло крышу в больнице, от этой химиошоковой терапии. По его словам он чувствовал, что больше не может мыслить, как раньше, и что он почти сумасшедший.

Ричард Ллойд: Я не был в своем уме, я был безумным. Я сделал несколько заходов в больницу, в сумме пролежал там от девяти месяцев до года. И там же сошел с ума. Меня клали в больницу или в медицинский центр, я благополучно пролетал над гнездом кукушки и выходил. И когда я приходил в себя после шоковой терапии и понимал, что опять могу распоряжаться собственной жизнью, в моей душе прописывался страх: «Неужели все опять повторится?»

Мои родители не давали разрешение на применение электрошока, так что доктора уговорили их на химиошоковую терапию. Это делают так: тебе дают снотворное и каждые четыре часа вводят дополнительную дозу. Когда ты привыкаешь к снотворному настолько, что оно не вырубает тебя на четыре часа, они отменяют этот препарат и дают другой, с обратным эффектом, похожий на мощный спид, который выжимает тебя, как губку.