Прошу, убей меня! (Please Kill Me)

Поэтому меня поместили вместе с красавчиком-трансвеститом в отдельную камеру, чтобы защитить от тех, кто хотел нас избить. Я хочу сказать, откуда мне было знать, что Большой Дик Манитоба – не такой, как те урелы? Я думала, что он хочет убить пидора, извращенца, трансвестита, понимаете?

Терри Орк: Все знают, что в мире нет более порочных и агрессивных гомосексуалистов, чем трансвеститы. Побить человека – для них не проблема. Все они сильные – если мужик одевается в женское платье, он должен быть сильным, чтобы выжить в пенном шквале говна, обрушивающегося на его голову.

Боб Груэн: Эта драка стала линией раздела между тусовкой у «Макса» и тусовкой в «CB», потому что Манитоба обиделся, его ранили, вдобавок ему пришлось некисло отвалить за лечение. Кажется, Манитоба предъявил иск, и Уэйну пришлось нанять адвоката, а потом оплатить крупный счет за адвокатские услуги. Для Уэйна был организован благотворительный концерт. Там играло много народу – Патти Смит, Blondie, New York Dolls, Suicide. Сбор от концерта пошел на поддержку Уэйна.

Еще один интересный момент: хотя и раньше на сцене было много геев, говорить об этом громко не было принято. Я хочу сказать, что хотя сам Уэйн, конечно, не скрывал свои наклонности, много других ребят, тусовавшихся вокруг рок-н-ролла, были вроде как гетеросексуальными, мужчины-мачо.

Я чувствовал, что те события были поворотным пунктом, все те парни должны признаться себе и сказать, что Уэйн – наш друг. И мы становимся на его сторону: нельзя приходить в клуб и называть парня пидором. Никак нельзя.

Легс Макнил: Произошла гомосексуальная революция. Гомосексуальная культура побеждала: Донна Саммер, диско – все это уже приелось. В Нью-Йорке внезапно стало круто быть геем, правда, это больше относилось к ребятам с окраин, которые сосали хуи и ходили на диско. В смысле, чего там, «диско, дисколохи»? Ну их на фиг.

Поэтому мы сказали: «Нет, крутизна не в том, чтобы быть геем. Крутизна в том, чтобы быть крутым, независимо от того, гей ты или нет». Людям это не очень понравилось. Они называли нас гомофобами. А мы были людьми жесткими и отвечали им: «Идите на хуй, пидорасы».

Массовое движение не может быть хиповым. А панк был силен этим. Он был антидвижением, потому что панки с самого начала понимали, что в ответ на призыв к массам приходят скучные лохи, которые хотят, чтобы им указывали, что и как думать. Хип-стиль не может быть массовым движением. Что касается культуры, гомосексуальная революция и другие массовые движения стали началом политкорректности, которая была для нас просто фашизмом. Да, самым настоящим фашизмом. Появилось больше ограничений.

С другой стороны, быть гомофобом было просто нелепо, потому что все наши приятели были геями. Нас их наклонности не напрягали, да чего там, все отлично, еби кого хочешь. Например, Артуро постоянно кормил меня крутыми сексуальными историями. Я отвечал: «Вау, а что было потом?»

Здорово было то, что люди оказались сильнее своего страха. Это время было богато неподдельными открытиями, но не в рамках популярных массовых движений. Меня всегда интересовало, как люди проводят день и чего они хотят, когда гаснет свет: сохранить разум, или потерять его.

Скотт Кемпнер: Дэнни Филдс в своих статьях поливал нас дерьмом, разные люди писали о нас очень злобные вещи, куда бы ты не посмотрел, нас ненавидел весь Нью-Йорк, притом что Уэйн Каунти чуть не убил Ричарда.

У «Макса» состоялся благотворительный вечер в защиту Уэйна Каунти. Дебби Харри приняла в нем участие, но потом извинялась. Ди Ди извинялся, все извинялись, когда поняли, насколько они ошиблись. Никто не знал, что произошло на самом деле, никто не знал правды об этом происшествии, не знал того, что не Ричард напал на Уэйна Каунти, зверски избил его, а потом кричал об этом на каждом перекрестке, а совсем наоборот. Если есть в мире пиздеж, то это именно он.

Энди Шернофф: Обратной стороной этой ситуации стало паблисити. Хорошее паблисити – это хорошая реклама, плохое паблисити – это тоже хорошая реклама, а вот отсутствие паблисити – плохая реклама. Некоторые люди говорили: «Ага, Манитоба надрал зад Уэйну Каунти!» Ходило множество идиотских баек, так что в конце концов история стала легендой.

Джон Хольмстром: Лестер Бэнгс, редактор журнала Creem в Детройте, позвонил нам в «Свалку Панка» и сказал, что Punk – это величайший журнал из всех, которые он когда-либо видел, и что он хочет завязать с Creem и перейти работать к нам.

Правда, думаю, он хотел уехать из Детройта и перебраться в Нью-Йорк задолго до этого разговора. К тому времени в Детройте ничего не происходило. Детройт был одним центров рок-н-ролла в конце шестидесятых – начале семидесятых. Но в 74-75 годах все затихло, и каждый раз, чтобы найти материал для статьи, журналистам из Creem приходилось отправляться в другие города. И Лестер решил завязать с Creem, потому что не мог выносить издателя и хотел стать вольным художником.