Прошлой ночью в XV веке

Я испуганно оглядываюсь. На мое счастье, сегодня базарный день, и окружающие слишком нагружены покупками и слишком спешат, чтобы интересоваться чужими делами. Я колко спрашиваю:

— Что вы имеете в виду?

— Да вашу встречу с возлюбленной! Она меня разбудила в четыре утра и подробно описала, что вы с ней проделывали. Там, в астрале, все прямо ходуном ходило! Уж поверьте мне, вы с ней два сапога пара!

Я с трудом перевожу дыхание и вынуждаю себя настроиться на ее волну, чтобы войти к ней в доверие.

— Это было автоматическое письмо?

— Ну, уж нет, я ее слышала, как вас сейчас. Вы ведь заставили ее кричать от наслаждения, вот и вернули ей голос.

Она ставит в фургон последнюю корзину и поднимает откидной борт, потом треплет меня по плечу.

— Ладно, это я пошутила. А, впрочем… вы и вправду любовник хоть куда. Знаете, у нас, девушек, секретов друг от дружки нет… Угостите меня кофейком?

У стойки «Почтового кафе» она описывает мне во всех подробностях ночь любви, которую я провел с Изабо. Весь ужас в том, что каждая сцена, каждое объятие, каждое слово ложатся точно на свои места, как части мозаики, и, по мере ее рассказа, воспоминание о моем сне становится все более полным и отчетливым.

— Знаете, самое потешное, что сама она тоненькая, как былинка, и грациозная такая, зато «р» у нее раскатистое, словно звериный рык. В те времена это было модно. «Ох, до чего прриятно было терребить его торрчок!» Мы были на волосок от катастрофы. Хотите узнать, чего вы избежали?

Я отвечаю неопределенной гримасой.

— Она мне сказала: «Я хочу, чтобы Гийом уверрился, что это я. Чтобы он прризнал меня по звуку голоса: одолжи мне на врремя свой голос!» А я ей отвечаю: курочка моя, может, не надо? Я уж не стала говорить, что от одного этого вы можете навсегда лишиться мужской силы, — пожалела ее. Это ведь такая хрупкая, хоть и пылкая, душа, она себя не помнит от счастья, что возлюбленный пришел ее освободить. Но все же вам обоим лучше вести себя поаккуратнее.

И она придвинулась ко мне вместе с табуретом, который жалобно скрипнул под ее тушей.

— Я уж ей и так и сяк внушала, что трахаться с вами, конечно, сладко, но не стоит увлекаться, ведь вы с ней существуете в разных вибрационных сферах, а это может вызвать такие пертурбации, что не дай бог! Не забывайте: она знает, что мертва, но не понимает, с каких пор; и для нее вы — все тот же, прежний Гийом, какого она знала, и вы по-прежнему живы. В общем, я ей сказала, что вам обоим лучше убавить жару, и знаете, что она мне ответила?

Я взбалтываю ложечкой свой жидкий, полупрозрачный кофе. Страшно не то, что почтальонша трубит на весь бар о моих интимных делах, а то, что я принимаю эти откровения как должное. Словно я в них верю. Словно я и раньше зналвсе, что она тут наговорила.

— Ну вот, значит, она мне и ответила: «А что тут дуррного? Это же великая ррадость — испить чашу стыда!» Так и сказала, слово в слово!

Я судорожно сжимаюсь. «Испить чашу стыда». Эти слова неожиданно вспыхивают в моей памяти: пропетые звонким, шаловливым женским голоском в момент моего пробуждения, они вызвали во мне чувственный отзвук. Правда, в них не было ни одного «рр».

Пытаясь сохранить остатки хладнокровия, я пристально смотрю в затуманенные очи Мари-Пьер: нужно заставить себя проявить интерес к этой толстухе-беррийке, благоухающей геранью и аммиаком, проникнуться ее мыслями, ее доводами, узнать, чем она живет.

— Скажите-ка, вот эти способности медиума, все эти послания и видения… давно это у вас?

— С самого рождения. В нашей семье уже пять поколений ясновидящих. Слава богу, у меня никогда не будет детей.

Я с машинальной вежливостью спрашиваю, почему она этому рада.

— Ох, и зачем нам такой подарочек?! — вздыхает она. — Все мои родные наделены этим. Добро бы мы слышали только мертвых, — так нет же, нам дано читать и мысли живых. А что у них творится в голове — лучше и не знать!

Желая окончательно войти к ней в доверие, я спрашиваю светским тоном, словно мы беседуем о летнем отдыхе:

— А кем вы сами были в предыдущей жизни?

— Насчет себя я ничего не знаю, — отрезает она. — Не знаю, и знать не хочу.

Чувствуя, как она занервничала, я успокаивающим жестом поднимаю руку и сворачиваю разговор на других:

— А ваши друзья в замке — вы считаете, что они обладают таким же даром, как вы?

Почтальонша снимает очки и протирает их замшевой тряпицей.

— Они замечательные люди! Приняли меня как родную, когда со мной стряслась беда.

— Какая беда?

— Неважно. И вообще, мне пора начинать объезд.

Нацепив очки, она начинает бочком сползать с высокого табурета, но я ее удерживаю:

— Так что теперь будет с Изабо?

Почтальонша глядит на часы и с тяжким вздохом заказывает себе вторую чашку кофе.

— Решайте сами, месье Тальбо. Улаживайте свои дела с Гийомом. С кем же еще и обсуждать это, как не с ним.

Я возмущенно вскидываюсь:

— Что вы несете? Если я был Гийомом в прошлой жизни, как я теперь могу отделить себя от него?! Это же абсурд!

Мари-Пьер выуживает рогалик из корзинки на стойке бара.