Прошлое и будущее

Для распределения ролей собирались у одного из актеров. Обсуждали костюмы, которые жены сошьют для постановки, а затем назначали дату и время репетиций, происходивших, как правило, после работы, все также на дому у кого-нибудь из актеровпортных, акгеров — грузчиков и линотипистов. Помещение для театра выбиралось в зависимости от средств, которыми располагал антрепренер. При ограниченном бюджете это чаще всего был зал Научных сообществ возле «Одеона». В нем имелась сцена с двумя стационарными декорациями, состоявшими из небольших металлических панно, которые можно было поворачивать к залу то одной, то другой стороной. На одном из них был изображен интерьер в тонах цвета детского поноса, на другом — сад, зелень которого полностью вылиняла. Когда средств было побольше, представление происходило в зале Общества взаимопомощи возле площади Мобер. Если же ставилась пьеса из французской классики, переведенная на армянский язык, в стихах или прозе, то ее играли в зале «Иена», недалеко от одноименной станции метро. Репетиции всегда проходили в очень оживленной атмосфере, поскольку каждый из участников время от времени припоминал детали первоначальной постановки. В день представления занавес всякий раз поднимался в одно и то же время — в девять часов. Публика постепенно собиралась и рассаживалась по местам. Если в девять тридцать зал еще не был заполнен, спектакль начинался в девять сорок пять. Никто не торопился, потому что это событие было поводом для встреч. Лишь артисты, стоя за кулисами, волновались, и, когда занавес, наконец, поднимался, все было в полной готовности. Супруги актеров заранее готовили блюда, которые те по сценарию должны были есть во время спектакля: в большинстве армянских пьес всегда присутствует сцена, где пьют и едят. И пока актеры гримировались — в то время еще не было выражения «наносить макияж» — мужчины, проходя мимо стола, хватали кто долму, кто пахлаву, несмотря на протест супруг, которым пришлось приложить массу усилий и выгадывать из семейного бюджета, чтобы стол на сцене выглядел богатым и изобильным. Поэтому к моменту «застольной» сцены тарелки были уже практически пусты, и актерам теперь уже действительно приходилось делать вид, что они едят и пьют.

После представления за кулисами подсчитывалась выручка. Но, поскольку все закупки делались участниками спектакля и их друзьями, то, даже при заполненном зале, результаты подсчетов чаще всего оказывались катастрофическими. Актеры, которым нужно было содержать семью и как-то сводить концы с концами до следующей зарплаты, покупали билеты за свой счет, искренне надеясь распространить их среди знакомых и вернуть сумму, занятую до дня спектакля. К сожалению, это было непросто сделать. И вот наступал момент больших разборок, криков и стенаний. Чтобы оплатить аренду зала, приходилось выворачивать карманы наизнанку, и участники спектакля расставались, проклиная все на свете и веря в то, что это уж точно было в последний раз. Расставались до тех пор, пока кто- нибудь не предлагал очередную пьесу, и тогда они снова с восторгом и упоением принимались за репетиции, и все повторялось сначала.

Я до сих пор храню в сердце бесконечную нежность к тем актерам, певцам и музыкантам, пусть неудавшимся, но полным энтузиазма, жадным до аплодисментов, до общения со зрителем. Наверное, именно благодаря им у меня появилась тяга к сцене. Их глаза излучали особый свет, исполненный радости и гордости. После всех лишений и невзгод, которые они перенесли, пока не добрались до земли, принявшей их — Франции, они вновь обрели счастье играть вместе на родном языке. Мне кажется, что, хотя я и был тогда еще совсем ребенком, но уже осознавал это и понял, что, как и они, хочу связать свою судьбу со сценой.

На сцене перед премьерой

Мое первое появление перед публикой было чистой импровизацией. Никто не побуждал меня к этому Родители, как и остальные армянские актеры, не могли подолгу оставаться вдали от сцены. Они даже создали некое подобие труппы, которая, как могла, исполняла армянские оперетты. В дни спектаклей родители, не имевшие возможности нанять английских или шведских нянь, оставляли нас с Аидой за кулисами без присмотра. Однажды вечером — мне тогда было около трех лет — незадолго до начала спектакля я приоткрыл занавес и оказался на сцене, лицом к лицу с публикой. И тогда мне пришло в голову рассказать какое-нибудь стихотворение по — армянски. Услышав аплодисменты, артисты запаниковали, решив, что зрители недовольны ожиданием. Кто-то из знакомых пришел за кулисы и успокоил их: у публики появилось дополнительное развлечение, которое, слава богу, имеет немалый успех. Это было единственное в моей жизни публичное выступление со сцены на армянском языке. Тогда я впервые получил удовольствие оттого, что мне аплодируют. Сейчас мне кажется, что в тот самый момент, на сцене зала Научных сообществ, выступая перед эмигрантской публикой, я подхватил вирус, от которого так и не сумел избавиться.