Прошлое должно умереть

Порядок межзвездных прыжков астрологи Герметикона разработали на заре Этой Эпохи, и с тех пор он не менялся. Цеппель двигался к точке перехода – месту, из которого можно было осуществить прыжок на нужную планету, дожидался времени перехода, то есть когда планеты займут правильное положение относительно друг друга, после чего астролог наводил межзвездную машину на Сферу Шкуровича, запускал астринг, и огромный цеппель оказывался в открывшемся переходе.

В таинственной Пустоте, которую ученые считали местом идеального отсутствия всего, а романтики наполняли мистическими смыслами.

И романтики – пока – казались ближе к истине, поскольку межзвездные переходы почти всегда сопровождались Знаками, видениями и воздействиями, избежать которые могли только ямауды – люди с врожденной способностью противостоять Пустоте.

– Точка перехода достигнута! – доложил рулевой. – Мы в ее центре.

Поскольку других цеппелей не наблюдалось, рулевой поставил «Амуш» в наиболее удобное для астролога положение. – Встречный ветер? – осведомился Дорофеев. – Компенсирован. Горизонтальная скорость – ноль.

Астролог мог работать и при слабом дрейфе, но полная неподвижность корабля считалась идеальным условием для наведения «окна», и опытные цепари «Амуша», как правило, ее добивались.

Дорофеев кивнул и склонился к переговорной трубе:

– Галилей! Твое время.

– Да, капитан!

И сидящий внутри астринга Квадрига давит на педаль, запуская первый контур машины. Гудение слышно во всех уголках цеппеля, и команда понимает: «Началось». И включается сирена – с этого момента и до конца перехода.

Астролог же наводит «дальний глаз» – полуметровое кольцо из астрелия – на яркую Сферу Шкуровича и захватывает ее тоненьким серым «хвостиком» – незримым швартовым, протянутым через триллионы лиг. Установив соединение, Галилей включает основной контур, и три больших кольца, установленных в центре астринга, начинают бешено вращаться. А в тот момент, когда они замирают в одной плоскости, одно внутри другого, окно перехода распахивается, и Пустота втягивает цеппель в себя.

– Невероятно, – прошептал Аксель Крачин.

– Впервые идете через Пустоту на мостике? – догадался Дорофеев.

– Так точно.

– Производит впечатление?

– Очень сильное, – подтвердил Аксель.

– Мне тоже нравится.

Многие помещения цеппелей снабжались иллюминаторами, но через них трудно насладиться открывающимися в Пустоте видами, большие окна в кают-компании «Амуша» на время переходов закрывали плотными шторами, но и без них панорама получалась не особенно интересной – мешала выходящая за пределы гондолы открытая палуба. Зато полностью остекленный мостик позволял по-настоящему оценить грандиозность Пустоты и растеряться, ощутив себя малюсенькой пылинкой на ее фоне.

Даже не пылинкой: ощутив себя ничем.

В иллюминаторы Пустота открывалась размазанной, словно кто-то собрал палитру всех существующих оттенков серого и растянул ее в бесконечность, заставив пожирать саму себя, но с мостика таинственное ничто оказалось наполненным всеми возможными красками: прямо по курсу Аксель видел ярко-синие пятна, напоминающие вставшие на дыбы эрсийские озера, в стороны разлетались оранжевые искры, высекаемые… Сначала Крачин не поверил собственным глазам, но, подойдя к лобовому стеклу, с изумлением понял, что не ошибся: оказалось, что кто-то впряг в их цеппель шестерку снежно-белых единорогов, и оранжевые искры высекали их подковы.

– Невероятно, – повторил Аксель.

– Что вы увидели? – осведомился Дорофеев.

– Подойдите, – не оборачиваясь, отозвался Крачин. – Это очень красиво.

– Я – ямауда, – с улыбкой напомнил капитан. – Даже если я подойду – все равно ничего не увижу.

– Как жаль, – прошептал Аксель.

– Нас посетил «Добрейший чародей», капитан, – доложил рулевой. И специально для Крачина добавил: – Самый лучший Знак Пустоты.

– Красивый?

– Единственный хороший, – уточнил Дорофеев. – Он охраняет цеппель, отгоняет прочие Знаки и делает переход быстрым.

– Даже в Пустоте есть что-то доброе, – пробурчал рулевой. – Жаль, что мало, но хорошо, что есть, слава святому Хешу.

И в следующий миг, словно подтверждая слова Дорофеева и отвечая на молитву рулевого, единороги рассыпались в дым, и «Амуш» вывалился из «окна», едва вздрогнув от традиционного «пинка Пустоты» – ее прощальной встряски.

Сирена замолчала.

– «Пытливый амуш» прибыл на Фарху, – доложил рулевой. – Сферопорт Гейтсбург.

– Принято, – кивнул Дорофеев и вновь склонился к переговорной трубе: – Внимание, экипаж! Переход завершен, «Пытливый амуш» прибыл на Фарху, сферопорт Гейтсбург.

После чего открыл один из шкафчиков, извлек из него часовой механизм на двадцать два часа, вставил его в главные корабельные часы, сменив двадцатипятичасовой, и посмотрел на вошедшего радиста:

– Местное время?

– Девятнадцать пятнадцать, капитан.

– Прекрасно. – Дорофеев подкрутил стрелки, вернул рассчитанный на двадцать пять часов механизм в шкафчик и вновь перевел взгляд на радиста. И вновь – вопросительный.

– Я сообщил диспетчеру порта наш регистрационный код, он его принял. Нам отведена причальная мачта номер три.