Прощение

Она услышала, как клацнула ручка лампы, потом чиркнула спичка, разгорелась, осветив лицо Кемпбелла. Он снял лампу с крюка, зажег фитиль. Затем кивнул в сторону.

- Туда.

Она послушно шагнула в отверстие заброшенной шахты. Помещение напоминало небольшую кладовую, здесь был деревянный стул, на полу охапка соломы, покрытая грубым рваным одеялом. Ей стоило больших усилий, чтобы голос у нее не дрожал, когда она, окинув все это взглядом, сказала:

- Это и есть ваша тюрьма?

- Да, - ответил Кемпбелл.

Он поставил фонарь на пол возле стула и пошел к двери.

- Мистер Кемпбелл!

Ее охватил панический страх при мысли, что она сейчас останется одна,

Он повернулся к ней, взглянул холодными серыми глазами, но не произнес ни слова.

- Сколько вы намерены держать меня здесь?

- Это зависит от судьи, не от меня.

- А где ваш судья?

- Судья еще не назначен, но пока его обязанности поручено выполнять Джорджу.

- Джорджу? Вы хотите сказать, зеленщику?

- Да.

- Значит, меня будет судить не настоящий суд?

Он помахал пальцем возле ее носа.

- Послушайте, женщина! Вы заявились сюда, подняли бучу и стали причиной того, что ранили человека. И вы еще недовольны чем-то? Ничего себе...

- У меня есть все права, мистер Кемпбелл, - ответила она, обретая прежнюю уверенность. - И одно из них: чтобы мое дело рассматривал территориальный суд.

- Вы сейчас на индейской территории, и местное управление здесь бессильно.

- Тогда федеральный суд!

- Ближайший федеральный суд находится в Янктоне, так что единственный, кто у нас имеется, это Джордж. Его выбрали сами старатели как самого честного, кого они знают.

Он снова повернулся к двери.

- А защитник, - остановила она его, - Вы не можете поддерживать обвинение без адвоката!

- Не можем, говорите? - Он взглянул на нее через плечо. - Вы не где-нибудь, а в нашем чертовом Дедвуде. Здесь все не так, как везде.

На этой угрожающей ноте он закончил разговор, вышел и закрыл за собой дверь. Последнее, что она услышала: как поворачивается ключ в замочной скважине.

Глава 4

Она смотрела на дверь и вслушивалась в шипение лампы - это был единственный звук в наступившей тишине. В висках стучало, в горле стоял комок, голова готова была разорваться от напряжения. Кожа на руках начинала зудеть - верный признак состояния, близкого к панике.

Сколько ей придется пробыть здесь? Заглянет сюда кто-нибудь посмотреть, как она?.. Что за насекомые могут копошиться там, в соломе? Что будет, когда догорит эта лампа?

Она задержала взгляд на пламени - единственном признаке жизни в помещении - и придвинулась как можно ближе к его теплу, усевшись на самый край стула. Сложив руки между коленей, она пристально смотрела на огонь, пока не заболели глаза; потом закрыла их и принялась растирать руки. Здесь было холодно, и она была голодна - с утра ничего не ела.

Кто о ней подумает? Кто к ней придет? Уж наверняка не Аделаида, да и разве расскажут ей о том, что произошло?.. А что будет с отцовским типографским прессом, брошенным там, под деревом? А с драгоценной газетной бумагой, что выдержала такое длительное путешествие; со шрифтом - с литерами, которые были ей так дороги, потому что верно служили отцу всю его жизнь? У нее не оставалось времени в этой заварушке даже почистить шрифт после работы - это очень плохо...

А с чем она столкнется, когда ее наконец выпустят из шахты? Если погонщик быков, не дай бог, умрет, станут ли обвинять в этом ее, хотя она даже не прикасалась к оружию? И что делать, что предпринять, если Кемпбелл не пришлет ей адвоката? Неужели предстать перед их так называемым судьей без защитника? Можно ли назвать нападение людей на шерифа настоящим бунтом, и будет ли это тоже вменено ей в вину?

Она по-прежнему видела перед собой его лицо, по которому били кулаками, и вновь испытывала чувство ужаса от того, как скоропалительно вырвались действия толпы из-под контроля, вновь слышала голос, крикнувший, что убили человека.

Но я не хотела, чтобы все так получилось! Не хотела!?. Я только отстаивала свои законные права!

Снова у нее сжалось горло, сдавило голову, начался зуд в ладонях, руки постепенно немели...

Не забывай о первой заповеди журналиста, Capa! Работай!

Она решительным движением достала отцовские часы, открыла крышку, положила их на пол возле лампы. Потом поднялась со своего места, взяла валявшееся одеяло, встряхнула его, поднесла к свету - посмотреть, не ползет ли кто-нибудь по нему. Ничего не обнаружив, снова уселась, обернув одеяло вокруг ног, вынула очки из вязаного кошелька, надела их, раскрыла блокнот, приготовила чернильницу.

Прошло немало времени, прежде чем она окунула перо в чернила и вывела на бумаге первые слова:

"Бунт на улице. В человека попала пуля. Издатель газеты заключен в тюрьму..."

Стараясь придерживаться неизменной правды, чему ее учил отец, она принялась за беспристрастное, непредвзятое изложение событий, происшедших два часа назад на Главной улице.

***