Прошлый раз мы видели практически то же самое, Борька тогда стал толкать меня в бок. «Вот она, нечеловеческая любовь, — сказал он и предложил: — Давай, вырвем дурочек из порочного круга инфантильных привязанностей и откроем им прелести гетеросексуального акта. Пухленькая — чур моя!» Вот и моя птичка шепнула мне: «Ты когда-нибудь видел такую парочку?» — я кивнул и стал рассказывать ей про ирландскую самогонку, про Коровина и Шаляпина, про чью-то бесконечную ногу. Моя птичка слушала эти истории с веселым интересом, она искренне потешалась над моей пьяной слепотой и Борькиной одержимостью. Мне же нравилась случившаяся легкость освобождения — как здорово, черт побери, говорить правду, чистую правду и ничего, кроме правды, не говорить! А как же Колька и Анька? И про Кольку с Анькой! То есть без экивоков и околичностей признаваться в стыдных своих желаниях, в поступках, продиктованных малодушием или трусостью, или подлостью, в страхах, нашептанных осторожностью или разными сложными соображениями! «Давай мы с тобой всегда будем честными, — сказал я, — и никогда не будем друг друга обманывать, и всегда прощать!» — «Да, — ответила она, — я тоже об этом думаю. Давай. — При этом она дотянулась и поцеловала меня. — И пойдем домой, я тут немного озябла». — «Конечно, — обрадовался я, — конечно, идем, но прежде я скажу вот этим, что их ищет полиция». Моя птичка вспорхнула и скрылась в lavatory, очевидно, попудрить носик, а я решительно повернулся к скандалящей парочке.
«Полиция? Хо-хо-хо! — развеселилась пухленькая. — Ну, уж не знаю, какой мы дали повод? Может быть, из-за Дины — она часто застывает где-нибудь на обочине и производит известное впечатление, но вы скажите им, что задумчивость у нее от позднего энуреза, или это — последствия романа с дедушкой. Кстати, как его звали?» — «Элла, заткнись, или я уйду!» — прошипела длинная. «А что тебе не нравится? Может, я покривила против истины? Обиделась… Ой-е-ей! — Пухленькая откинулась в кресле и прищурилась на пустые столики. — Где этот ваш Шаляпин? — спросила она. — А то я, как дура, про него думаю, с утра даже замуж хотела, хо-хо! Намекните ему, что я приму его предложение. Как он там, не сильно женатый?»
Я почему-то разозлился и сказал: «Нет, не женатый, но все равно дело не выгорит. Тю-тю! — и показал пальцем в небо. — Его вчера зарезали, нахуй! — выпалил я и вдруг понял, что
Я подхватил ее на руки и принес на маленький пляжик, поставил там, стянул с нее платьице и прочее, скинул свои штаны, майку, снова поднял любимое тельце, и мы пошли в воду, постепенно погружаясь — по пояс, по грудь, а потом поплыли навстречу темной зыби. Вода была теплая. «Представляешь, я почти не умею, а с тобой не боюсь, — сказала моя птичка, держась за мои плечи. — И вообще я ночью никогда не купалась». От этого мне стало еще теплей и уютней. Она стала в воде обтекаемой, как рыбка. Я переворачивался и трогал ее гуттаперчевые попки, ножки, животик, а она обнимала меня и прижималась к моей груди тверденькими сосочками. Мы целовались над бездной, и во рту у нее был мед. «Хватит, — наконец сказала моя птичка, — а то мы простудимся, у нас же нет полотенца».