Прощание с миром

информацию...

И вот, когда я все вроде бы уже сделал, со всеми вроде бы уже переговорил, к вечеру опять же, когда уже возвращался к себе, вышел из расположения роты, в которой я был, и, как мне показалось, уже даже отошел на довольно порядочное расстояние, я попал под сильный артиллерийский, но скорее даже под минометный обстрел. Яс ходу заскочил в какую-то полуразрушенную, сырую тоже землянку, в небольшой такой, давно уже брошенный блиндаж с сорванной, а может быть, и никогда не навешенной дверью входа. Перед ним, перед входом и перед блиндажом, расстилался неглубокий такой, неширокий овражек, небольшая такая, все еще зеленая лощинка. Ясидел в глубине этой стылой землянки, перед проемом двери, и на глазах у меня со страшным треском рвались мины. Ябыл один, а мины эти, упорно долбя по одному и тому же месту, рвались прямо передо мной, перед входом в блиндаж, в котором я сидел. Мне было страшно, как никогда еще не было страшно. Яне знаю даже, отчего это так было, почему я испытывал такой ни с чем не сравнимый страх. То ли оттого, что мины рвались за землянкой, в которой я был заперт, перед входом в нее, говоря другими словами, в тылу у меня, как бы отрезая, отсекая как бы меня от своих, то ли потому, что я только что находился вместе со всеми, там, где находились все, а теперь оказался совершенно один, ни одной живой души не было возле меня, так что, если бы меня накрыло здесь, в этом хилом, полураз-валившемся блиндаже, никто бы и не узнал никогда ничего обо мне, никто бы никогда не нашел меня здесь. Так или иначе, но такого сильного страха до того времени я никогда еще не испытывал за все то время, что я был под огнем. Казалось, что это не просто обстрел, но, может быть, за этим последовала попытка прорыва, что немцы давно уже где-то впереди, давно уже сбили роту, в которой я только что был, давно уже обошли ее, что ты заперт здесь, что ты окружен, не знаешь, что вокруг тебя делается, где немцы, где наши.

Ядо сих пор не могу забыть ни этого часа, ни этого дня, когда я прятался в сырой этой, холодной, оставшейся в тылу землянке. Мне кажется даже, что я никогда не слышал разрывов такой силы, как в проеме этой выходящей в овраг землянки, куда я был загнан столь усиленным и столь долго продолжающимся артналетом, перед самым входом в нее, перед дверью...

Не знаю, отчего я так запомнил все это!

17

Явышел в этот день рано и шел, как всегда, один, по-настоящему не зная, что делается там, куда я шел, в том полку и в том батальоне, в котором мне предстояло побывать... Очень легкий туман, не туман даже, а прозрачная легкая дымка, мгла небольшая, поднималась от земли, от выпавшей за ночь росы, тянулась по грани леса, подступая к дороге, по которой я шел. День был холодный, сырой, непогожий, с быстро бегущими, нависающими над головой облаками. Земля вокруг была обезображена воронками, большими и малыми, истыкана была снарядами, исклевана минами. Вот эта воронка от их дальнобойной, а эта от сравнительно небольшой пятидесятикилограммовой авиационной бомбы. Явсе это знал и все это очень хорошо различал, Япрошел мимо двух когда-то сожженных здесь наших танков. Они стояли па поле и издали были похожи на стога обмолоченной соломы, давно уже почерневшей, на сметанные и сложенные в «бабки» снопы... Из-за поворота дороги навстречу мне вышел раненый солдат. Толсто забинтованная рука его была прижата к груди. Можно было подумать, что он несет запеленутого ребенка.

Япрошел еще немного. Туман постепенно отступил, рассеялся, дорога явно шла на подъем, пейзаж прояснялся, понемногу светлело, распогоживалось. Яшел бы так, наверно, еще очень долго, если бы вдруг, не знаю откуда, откуда-то из-за невидимого мне холма, из-за еле различимой складки местности, не раздалось резкое:

- Ты что, такая мать, не видишь, что ли, куда идешь!

Подобный артиллерийскому налету, довольно сильный, раздраженный мат обрушился на меня. Ядаже немного отступил, настолько это было неожиданно для меня в ту минуту.

Так я познакомился с одним из замечательных людей нашей дивизии, человеком, ставшим впоследствии очень известным. Мы не раз потом вспоминали с ним, как и с чего начиналось наше знакомство.

Дело в том, что на переднем крае очень не любят, если не сказать боятся, всякого рода случайных людей, таких вот шальных и дурных, как я, которые приходят сюда без всякой нужды, без особой на то необходимости, идут туда, куда нельзя ходить, и тем самым обнаруживают боевые порядки, демаскируют нашу оборону перед лицом противника, в то время как находящиеся на переднем крае люди думают только о том, чтобы как можно больше узнать о противнике и как можно меньше дать сведений о себе...

Надо сказать, что какие-то вещи я только теперь, с годами, с возрастом может быть, впервые не то чтобы открыл, но хоть сколько-нибудь твердо сформулировал для себя. Вот и эту не столь уж сложную мысль я тоже только теперь до конца по-настоящему уяснил себе.

Ох как он хлестнул тогда меня матом. До сих пор еще стоит в ушах этот его крик.