Прощание с миром

Явыбрался из этой траншеи и пошел к сопке, у подножия которой проходила наша траншея — метрах, может, в двухстах за спиной у нас, та самая, как я думаю, к которой вчера я подъехал в темноте па лошадке, так неожиданно очутившись на переднем крае. Яобогнул сопку и зашел к ней с тыла. Яговорю сопку, потому что именно так здесь, в Калининской области, называют небольшие высотки. И уж во всяком случае, так называли их воевавшие здесь солдаты. Итак, я зашел в тыл этой сопки, отыскал на ее обратном склоне блиндаж, с дверью, которая была прочнее других, каких тут было много,— все артиллерийские наблюдательные пункты, так же как и полковые и батальонные, да, я думаю, даже и ротные, были тут, на этой единственной во всей округе, хотя и не такой, как у немцев, высокой точке, откуда можно было хоть что-то видеть... Яоткрыл дверь и очутился в крепко сколоченном, с высоким потолком блиндаже, в котором была установлена стереотруба. Ясразу увидел ее в передней стенке. Возле нес, чуть-чуть нагнувшись, стоял генерал, командир дивизии. Он был в папахе, в теплом, крытом зеленым сукном полушубке, как показалось мне, уже немолодой. Впервые так близко видел я генерала в лицо. В блиндаже было еще несколько офицеров. Когда я вошел, сидевший у телефона полковник кричал кому-то в трубку:

— Игнатенко, огонь всем полком!

И повторял это несколько раз: «Игнатенко, огонь всем полком!»

Сколько прошло времени, а фраза эта звучит у меня в ушах.

И вслед за том действительно заговорила артиллерия.

Мне показалось, что я зря сюда пришел, что я пропустил, не увидел чего-то очень важного, что происходило сейчас там, что я мог бы увидеть, если бы был там, где я только что до этого был, что я ушел оттуда не вовремя.

Но в эту минуту стоявший у стереотрубы генерал сказал:

— Эх, смотрите, как красиво идет там впереди один... Узнать бы его фамилию!

— Товарищ генерал,— взмолился я, стоя за спиной у него,— позвольте мне посмотреть!

Генерал оторвался от стереотрубы, поглядел на меня, видимо, очень удивленно, затем (как-никак, я все-таки представился ему, назвал ему себя, сказал, что я — из газеты, из армейской газеты) отошел от стереотрубы, дан мне возможность посмотреть то, что видел он. Окружающие генерала офицеры его штаба удивленно оглядели меня. Яприник к окулярам и увидел взбегающих по склону вконец уже черной высоты солдат, и еще одного, вырвавшегося далеко вперед, в таком же, как и на других, ремнем перетянутом ватнике. И тут же, вслед за тем сразу, я увидел взрывы гранат, рвущихся на склоне высоты, ближе к ее вершине.

Яотошел от стереотрубы. Стоять дальше, казалось мне, было бы уже нахальством с моей стороны.

И действительно, по телефону тут же доложили, что рота на высоте, что там идет уже траншейный бой.

Яне знал, что мне делать, мне опять казалось, что я нахожусь не на месте, не там, где я должен был бы быть по моему положению человека, пришедшего сюда из газеты. Ведь я должен был обо всем этом писать, рассказать об этих людях, а я ничегошеньки не видел, кроме бросающих гранаты, взбирающихся вверх черных фигур... Все вокруг меня, все эти инструктора, и дивизионные и армейские, вели себя так, как если бы они делали какое-то важное, необходимое дело, переговаривались между собой, наблюдали, они, как видно, могли потом доложить начальству, как и что, я не знаю, в чем состоял смысл их пребывания здесь; одним словом, все были спокойны и привычно уверены в себе, я один не знал, что мне делать, как быть... Ябегал от этой сопки к траншее, где пароду теперь было больше, чем раньше, когда в ней сидели готовящиеся к атаке, молодые, грустные люди в одинаково темных, толстых ватниках,— и обратно к сопке, на которой, как в сотах, были понатыканы ячейки для наблюдения.

Ябегал так от одного человека к другому, пробовал выяснить что-нибудь у связистов, но телефонной связи с высотой не было еще, а посланный туда радист еще не добрался, и неизвестно было, доберется ли он вообще туда.

Японимал, что возвращаться в редакцию мне не с чем. Без фамилий людей, сидевших на высоте там, моя корреспонденция состояла бы, как мне казалось, из одной фразы: «Высота такая-то взята». Или, в лучшем случае: «Вчера воины нашей части штурмом взяли высоту такую-то, долговременный пункт обороны противника». Не этого, как я понимал, ждали от меня в редакции. Яне знал никого из тех, кто находился сейчас там, па высоте, мне не было известно, кто из них жив, кто погиб, ничего этого я не знал, а значит, как думал я, не мог, не имел права что-нибудь писать. Да даже и фамилии, будь они у меня, одни только фамилии, тоже ничего не дали бы мне, я должен был видеть этих людей после того, как они достигли высоты, говорить с ними.

Ничего этого я не знал и ничего этого у меня не было.

День подходил к концу. Солнце, там как раз, слева от высоты, красное, обещающее мороз, закатилось... Очень быстро стемнело. Яопять пришел в теперь уже выстужевшую, пустую землянку, куда уже стали собираться все эти многочисленные

инспектора и уполномоченные...

Между тем над передним краем опустилась ночь.