Прощание с миром

И тут, сразу за круглым селением, посредине сосен и гор я увидел знакомое здание, белое, отделанное поверх штукатурки желтым деревом, и мне показалось, что где-то я уже видел этот терем. Когда-то, это было давно, в Ессентуках или в Железноводске. Павильоны Всероссийской торговой выставки в Нижнем, развезенные по неги России по курортам. Так и есть — оказалось, что мы приехали в санаторий. Нас гостеприимно устроили в доме отдыха и поселили в гимнастическом зале. Видимо, нас и тут не признавали за вполне порядочных людей.

Мы приехали уже в темноте, разгружались вслепую, по-настоящему ничего не рассмотрели и расположились прямо на полу, на матрацах, в зале, где были расставлены мячи и гири и натянута сетка для игры в волейбол.

Засыпая, мы слышали, как ревела неумолчно река, но теперь к этому прежнему резкому гулу примешивался еще какой-то новый, более глухой — то ли шумели сосны, то ли море рядом.

Мы долго не могли заснуть. Слишком еще свежи были в памяти видения сегодняшнего дня, граница желтой степи и зеленого тона, жирной выгоревшей степи и тех гор, по которым мы ехали.

Тем не менее рано с утра мы потащились на ближайшую гору. Мы не хотели ничего пропустить, поэтому мы пораньше поднялись. Нам сказали, что надо еще до рассвета...

Мир все еще спал, только ревела река и над смутными вершинками деревьев начинался гомон. Там что-то пробуждалось. Было тихо. В поселке висели афиши, извещавшие о нашем выступлении. Мы шли по росе, по мокрой траве, сначала по поселку, через плетни и огороды, потом через мост, через какой-то ручей. По плотине мы перешли вслед за мычащим стадом. А дальше — тропой, расходящимися, разбегающимися тропами, очевидно, проложенными скотом...

Солнце еще не вставало, но горы, самые дальние, уже окрасил золотой свет. Нам казалось, что сюда, в долину, придет оно не скоро, мы еще успеем подняться.

Мы уж собирались повернуть, но неожиданно впереди себя увидели идущего по дороге путника.

— Эй ты! — прокричал один из нас. Был с нами такой, ездил. Он всем говорил «эй!»...— Эй ты! — крикнул он ему.— Послушай!

Есть люди, которые считают, что они с народом запросто. Таков был и этот человек... Мой товарищ горячился, но я молчал. Мы и тут поморщились, но промолчали.

Повстречавшийся нам гражданин, в дождевике, в бахилах, сдвинул шапку на лоб. Он, видимо, удивился, не понимая, что это к нему обращаются, но потом поглядел на нашего приятеля, умеющего разговаривать с народом, и улыбнулся.

— Вот мы, писатели,— начал тот.

Мы этого нашего спутника подцепили за собой из Москвы и теперь, нечего делать, терпели всю дорогу... Он вот так и в деревне, где мы выступали, часто, во время выступления, одергивал кого-нибудь из сидевших в зале, чувствуя за собой право и власть.

Мы наконец нагнали идущего впереди, поравнялись и пошли рядом с ним.

— А вам зачем на Верблюжью? — спросил наш незадумывающийся друг.

— А за цветами иду, за колокольчиками,— сказал этот человек. — Девочке цветы ношу!— сказал он с вызовом.

Основательно поднадоевший нам наш собрат пожал плечами. Он не терпел никаких недомолвок. Все, что не входило в его представления, он порицал. Ему было странно, что кто-то еще в этом селе в горы ходит.

И хотя разговор был смят, мы понемногу разговорились. Незнакомец посматривал на солнце, он спешил и торопил нас.

«Иначе не долезем»,— сказал он и все время оборачивался, оглядывался на нас. Он приехал сюда, сказал он, в первый раз еще до войны, двадцать лет назад, и с тех пор приезжает каждое лето. Хотя бы на неделю, да вырывается сюда каждый год.

— А за колокольчиками,— сказал он, добродушно смеясь, и оглянулся на нашего друга, чувствуя спиной, что у того уже готово сорваться «зачем?».

Мы стали наперебой расхваливать здешнюю природу, сказав, что приехали только вчера и впервые здесь, в этом крае, на целине.

Мы все еще шли по дороге, которая огибала гору. По-видимому, подниматься нам было еще не пора.

— Там дальше тоже хорошие места будут,— сказал он.

Яуже не помню, как начался разговор. Должно быть, мы опять пожалели и опять вспомнили все, что нам было известно о смерти алтайского паренька на этой дороге... Как, разве он не знает? Песню, которую в те далекие годы пели все шоферы. И мы передали своими словами песню о водителе Кольке Снигиреве, о шофере, водившем по Чуйскому тракту свою машину АМО.

Этот Колька Снигирев был другом нашего детства. Потому что тогда все мальчишки и девчонки мечтали водить машину. Сельские мальчишки тех давних лет наших, которые все сплошь хотели быть шоферами, ездить на тракторе, а еще лучше быть шоферами, переписывали ее себе в тетради. Ну как же! Да и девчонки! Мы все переписывали ее себе в альбомы. До сих пор звенит в ушах этот напев. И даже какие-то отдельные слова остались...

Чуйский тракт до монгольской границы...

Так она именно и начиналась. Трагическая песня тридцатых годов, которая кончалась гибелью шофера в результате любовной истории...