Прощание

— Оставь, — говорит старик, — можешь мне еще рассказать, почему ты расстался с Симоной. Если, конечно, ты не против.

— Это тебя действительно интересует?

— Да, конечно — я ведь тоже оказался не в состоянии разобраться в ней, — говорит старик.

— И это была, — когда я сейчас все обдумываю, — основная причина, почему я не смог жить с ней долгое время. Я тоже никогда не мог понять ее, — начинаю я медленно. — Так на чем я прошлый раз остановился — на моих вероисповеданиях?

— Ты рассказывал о расколотом драгоценном камне, об изумруде и выброшенной оправе одного кольца.

— Ах, да, постоянно и наилучшим образом делалось все, чтобы наша жизнь оставалась интересной. То, чем она постоянно поражала меня, не всегда было обманом. И тут появляется еще одна история, снова связанная с кольцом. На этот раз камень не раскололся, а просто исчезло все кольцо. Естественно, я Симоне ре поверил. Это было ее собственное кольцо. Как оно могло так просто исчезнуть? «Может, его унесла сорока?» — предположила Симона. Через несколько дней за домом я нашел сверкавшую вещь — это было кольцо! Почти полностью втоптанное в грязь. Симона выплеснула его в окно вместе с водой после стирки. У нас даже приличного стока воды не было.

Я делаю глоток, старик не издает ни звука, только напряженно смотрит на меня.

— Ты же знаешь, у Симоны все ели с руки. Моим друзьям она обещала все, что они только хотели иметь, например, велосипеды. На наш адрес не поступило ни одного. Но никто на нее не обижался. Своим глубоким, бархатистым голосом она могла размягчить даже самых бесчувственных. «Тебя, например», думаю я, но не решаюсь сказать это вслух. — К своей работе при такой жизни с ежедневными сенсациями и неожиданностями я почти не приступал. Для меня многое оставалось неясным. Я же не мог насильно выжать из Симоны правду. Многое я просто принимал на веру, несмотря на сомнения. Что я мог предпринять, когда она, например, возвращалась из Парижа на новом «пежо», вместо того чтобы заплатить там наши долги? Но теперь я перешел уже в другую, так сказать, продвинутую эпоху.

Добрых десять минут никто из нас не произносит ни слова. Затем старик хриплым голосом спрашивает:

— На что вы, собственно говоря, жили?

— Одно время у нас была галерея во Франкфурте-на-Майне, а потом мы даже попробовали участвовать в аукционном бизнесе. В галерее я после войны провел первые выставки графики Пикассо, графики Жоржа Брака, и картин Пауля Клея и художников «Моста».[56]

Почти ничего не было продано. Мы делали показы моды с парижскими фирмами, это шло несколько лучше. Чтобы заплатить наши долги, Симона отправилась в Париж. Не возвращалась она целую вечность — а потом появилась на этом новеньком «пежо».

— А затем появилось издательство?

— Оно появилось органично — постепенно, а именно из наших скромных выставочных каталогов. В то время к каждой выставке мы выпускали каталог, тонкий, но хороший. — Какое-то мгновение я раздумываю, а потом говорю: — Я все это покажу тебе, скоро у тебя будет время. — При этом я уже сейчас знаю, насколько это маловероятно. Между прочим, это было хорошо, что мы тогда в галерее ничего не продали. Все, что осталось, сегодня стоит в сто раз больше, чем тогда.

— Неплохо, — говорит старик, смотрит бутылку на просвет и разливает остаток по пустым стаканам.

— Когда ты видел Симону в последний раз? — возвращает меня старик из задумчивости.

— В суде низшей инстанции в Штарнберге. Там она была элегантно одета в платье-костюм, шляпку с фиолетовой вуалью, а спереди на шляпке — колибри.

— Скажешь тоже! — поражается старик. — И для чего все это?

— Речь шла о родительских правах на сына. Ему было примерно восемь лет.

— И чем все это закончилось?

— Судья не попался на удочку Симоны, он приложил много усилий, будучи психологически подготовленным человеком. Он подверг сына так называемому Роршахтскому тесту. Ребенку пришлось каждого, в том числе и Дитти, которая заботилась о нем как его мачеха, нарисовать в виде животного. Когда я увидел результат, то подумал, что проиграл! Я оказался большой змеей. К своему удивлению, я узнал: змея является, так сказать, самым лучшим животным на ценностной шкале.

— Чего только не бывает, — говорит старик, и через некоторое время продолжает: — Но то, что Симона была в концентрационном лагере, верно?

— Да, из Равенсбрюка незадолго до окончания войны ее освободили в результате акции, проводившейся графом Бернадотом.

— Ты однажды сказал: «Возможно, хорошо, что до этого она была в тюрьме Френес».

— В то время я думал о том, что бы ей сделали в Ла Боль ее собственные земляки, если мы больше сможем ее защищать. Оказалась бы она позднее в Ла Боль, так сказать, прославленной героиней Сопротивления — вот в чем вопрос.

— Не обижайся, но для меня все это звучит немного путано.