Прощание

Чертенята! Мне бы таких! Очень не хватает. Родила бы Ира, может, и не приключилось бы у меня того, что приключилось. Ребятня — ради нее стоит жить! На крылечке заставы Скворцов задержался; взглянул на голубое небо, на желто-зеленый массив сосняка, вдохнул терпкого воздуха, прислушался. Над цветами жужжали пчелы, в траве трещали кузнечики, в лесу куковала кукушка. Петух Белянкиных кукарекал с плетня, и ему тут же отзывалась коротким воем овчарка в питомнике, сколько петушок кукарекнул, столько и собака ответно провыла: дуэт! Скворцов поправил фуражку и вошел в прохладное и сыроватое помещение.

… После обеда привезли почту. Письма пограничникам роздал Скворцов, газеты рассортировал политрук. Сержант Лобода выхватил свой конверт, впился в обратный адрес, развернул листок. Скворцов спросил:

— От дивчины, Павло?

— От нее, товарищ лейтенант! Из Краснодара!

Лобода ломает смоляные брови, белозубо ощеряется, трясет кучерявым чубом, по-казацки высовывающимся из-под лакированного козырька, вторично пробегает письмо. Лейтенант Брегвадзе и старшина уже покушались на этот роскошный чуб, но Скворцов сохранил его Лободе: земляк, пускай покрасуется! Сегодня письмеца Скворцову не было. А в прошлую почту пришло от стариков, из Краснодара. Письмо было подписано: «Твои родители», — почерк же везде мамин, отец не охотник до писем, лишь где-то с краю его приписка: «Когда будет внук?» Ни отец, ни мать не ведают, какую кашу заварил их сыночек и какие тучки сгущаются над ним, разлюбезным. Скворцов прошелся по спальням, завернул на кухню, на плац, в конюшню, питомник, склады.

В закутке дежурного зуммерил телефон. Часовой топтался в будке на пограничной вышке, вскидывал бинокль, окуляры сверкали мгновенным режущим отсветом. В питомнике передаивались овчарки, дневальный по питомнику разносил в вольеры миски с супом. На конюшне ржали лошади, скребницы ходили по лоснящимся бокам и крупам. Старшина выговаривал повару в фартуке и колпаке: «Кожуру с картохи потончей срезайте!» Бойцы, подтягивая ремни, расправляя гимнастерки, строились на занятия. Парный наряд перед выходом на границу готовился зайти в канцелярию, где лейтенант Скворцов станет по стойке «смирно»:

— Приказываю выступить на охрану и оборону государственной границы Союза Советских Социалистических Республик…

Привычная, знакомая жизнь. И лейтенант Скворцов может лишиться ее? Скворцов пожал плечами, а сердце заныло так, словно это уже произошло. Оно не переставало щемить и потом, когда Скворцов, проинструктировав и проводив дозор, задержался у настенной карты-схемы, сгорбленный, бездумно уставившийся перед собой. Он вздрогнул и выпрямился, услыхав окающий говорок Белянкина:

— Освободился? Ну-тка, товарищ лейтенант Скворцов, я тебя огорошу! Ошарашу! Положу на обе лопатки!

— Сияешь, как именинник…

— Я и есть именинник! А ты читай, читай! — Он протягивал Скворцову развернутую газету.

— Что читать?

— Заявление ТАСС! От четырнадцатого июня. В газете «Правда», уразумел?

Скворцов прочел заявление, повертел газету, глянул на Белянкина. Тот закатился торжествующим, трубным смехом:

— Видик у тебя — закачаешься! Чья правда? Моя! И «Правда» за мою правду! — Довольный каламбуром, политрук рассмеялся еще победительней.

— Погоди, — сказал Скворцов. — Как же так? Я перечитаю…

Перечитывай не перечитывай, а смысл не изменится. В заявлении — черным по белому — напечатано, что немецкие войска после операций на Балканах отведены в восточные районы Германии на отдых, что Германия не собирается нападать на Советский Союз и что все слухи на этот счет лишены оснований. Так-то: лишены. Но перед глазами же: концентрируют, собирают в ударный кулак танки, артиллерию, пехоту, разведывают наше приграничье, засылают шпионов и диверсантов, это что, развлечения на отдыхе? А быть может, он, Скворцов, неправильно оценивает обстановку, преувеличивает опасность? Да, есть о чем поразмышлять. И пересмотреть свое мнение? С пересмотром спешить не будем.

— Какое сегодня число? — спросил Скворцов.

— Девятнадцатое. А что?

— Да так… Заявление датировано четырнадцатым. Пять дней прошло…

— Что из этого? По радио передавали, да мы, видать, прослушали. А за пятеро суток ничего и не изменилось!

— Измениться может и за час.

4

— До чего же ты поперечный! — в сердцах сказал Белянкин.

— Но, но! — Скворцов усмехнулся. — Не зарапортовывайся. Как-никак, я начальник заставы.

— Ты прежде всего коммунист, и я коммунист! И Брегвадзе с Варановым коммунисты…

— Прямо хоть открывай партсобрание, — сказал Скворцов без усмешки.

— Партсобрание ни к чему, а поговорить по душам, как коммунисты и командиры, можем, — сказал Белянкин, вытаскивая из кармана пачку «Беломора».

— Поговорим, — согласился Скворцов. — С Брегвадзе начнем?

— Я на заставе без году неделя, мне послушать полезно…

— Варанов?

— Почему Варанов? Как что, так меня, Варанов, Варанов…