Прощай, молодость

Ребята уже сидели в шлюпке, решая, стоит ли нас ждать. Почти все были навеселе, и молодой норвежец, владевший английским, поведал мне с сонной ухмылкой, что подцепил самую лучшую девушку в Дании и отправился к ней домой. Все смеялись над ним и уверяли, будто он так напился, что был ни на что не способен. Потом они принялись болтать на своем языке, и я, наблюдая за ними, чувствовал себя глупо, так как не понимал, о чем идет речь. Мне бы тоже хотелось быть пьяным и приятно усталым, кое-что узнав о датских девушках. Закуривая сигарету, я бросил взгляд в сторону Джейка, сидевшего на носу шлюпки. Обхватив колени, он уткнулся в них подбородком и, прищурившись, смотрел туда, где над водой занимался холодный чистый рассвет. Я знал, что его мысли обращены к Копенгагену, еще окутанному серой дымкой, к зеленой полосе на небе и к красивому шпилю и он не прислушивается к нашей болтовне и смеху.

Мелькнула мысль, что мы похожи на стаю гогочущих гусей, и я перестал смеяться. Я завидовал и настрою Джейка, и веселости ребят, было тоскливо, потому что, как ни посмотри, вечер у меня прошел неудачно.

В Копенгагене нам пришлось туго. Почти все время мы занимались разгрузкой нашего барка, а когда выгрузили весь лес, пришлось повозиться, правильно размещая балласт. При такой работе редко появлялось несколько свободных часов, чтобы сойти на берег. Я с облегчением вздохнул, когда мы снова подняли якорь и вышли в открытое море, а Копенгаген остался за кормой, позади завесы дождя.

Дул легкий бриз, и мы подняли все паруса. Джейк крикнул мне сверху, перегнувшись через нок-рею и указывая на горный хребет: «Это Эльсинор!» Я не смог сдержать улыбку — он был так взволнован — и снова подивился на этого человека, который был и моряком, и боксером, состязавшимся на приз, убил своего друга из-за крушения идеала и провел семь лет в тюрьме, который любил меня и столько знал о Гамлете.

Недолго мне пришлось ломать голову по этому поводу: помощник капитана окрикнул нас с полуюта, сложив руки рупором, а я уже достаточно знал по-норвежски, чтобы понять, что он ругает нас и требует, чтобы мы работали как следует, а не спустя рукава. Я вцепился в рвущуюся из рук парусину и веревки, затвердевшие от дождя и долгого лежания в гавани, и из-под сломанных ногтей у меня сочилась кровь.

Как мы и предполагали, «Хедвиг» направлялся в порт приписки, Осло, и многие ребята собирались покинуть парусник, как только он станет в док, и какое-то время провести на берегу. Барк должны были отремонтировать в сухом доке, прежде чем его снова зафрахтуют. Это могло продлиться несколько недель, так что команда в любом случае получала расчет. Матросы могли наняться на другое судно, как только у них кончатся деньги, если «Хедвиг» еще не будет готов. Это стало понятным из разговоров на датском и норвежском, которые велись в кубрике, и мы с Джейком в свободное от вахты время обсудили этот вопрос. Растянувшись на койке и закинув ноги на переборку, он курил сигарету за сигаретой; я лежал ниже, подложив руки под голову, и смотрел на качающийся фонарь, струйки дыма и лица спящих моряков.

— Давай отставим море на некоторое время, — сказал Джейк. — Я куплю карту, как только доберемся до Осло, и мы направимся в глубь страны — конечно, на север, в горы.

— Хорошо, — согласился я.

— Мне все равно, как добираться, а тебе? Может, пойдем пешком или поедем верхом, а может, будем трястись в грузовике. Не стоит об этом беспокоиться, правда? — спросил он.

— Конечно.

— У меня есть немного денег, — продолжал он. — Вообще-то не так уж много и нужно. Вот в чем преимущество тюрьмы, Дик: никаких тебе расходов, а остаток на счете в банке неуклонно возрастает.

— Но черт побери! — воскликнул я. — Не могу же я вот так сидеть у тебя на шее, Джейк!

— Не говори глупостей. Кто втравил тебя в это путешествие?

— Но послушай…

— Мне надоело спорить. Спи, договорились? — сказал он.

— Хорошо тебе смеяться, — проворчал я. — Кем я буду выглядеть, существуя за твой счет?

— Перед кем выглядеть?

— Ну, не знаю. Сам я как буду при этом себя чувствовать?

— Ты никак не будешь себя чувствовать, Дик.

— Конечно же буду.

— В таком случае выбрось это из головы — дело яйца выеденного не стоит.

— Но послушай…

— Спи, мальчишка, ты никудышное снотворное для усталого моряка.

Я не мог удержаться от смеха, пытаясь спорить с ним. Протестовать было бесполезно, в любом случае, это было не главное.

Я заснул, улыбаясь, когда вспомнил о том, что мой отец, почти переставший для меня существовать, все так же сидит сейчас за своим письменным столом в библиотеке, глядя в окно на гладкую лужайку, а я в это время лежу, растянувшись на койке, в кубрике, впереди у меня незнакомая страна, которую мне предстоит открыть, каменистая тропинка в горах, и лес, и замерзшее озеро, и призрачная ночь, которой как будто и нет, и Осло, еще один незнакомый город, огни, смех, песня и, быть может, даже девушка где-то там…