Прощай, Коламбус

Я не намеревался столь непочтительно думать о Бренде, и еще совсем недавно, сидя за столом рядом с ней, не мог и вообразить, что буду в чем-то солидарен с миссис Патимкин, — но из головы никак не шла давешняя реплика Бренды о том, что ее мать «полагает-что-живет-до-сих-пор-в-Ньюарке». Впрочем, я промолчал, боясь разрушить воцарившуюся после ужина беззаботность и близость. Так легко было ощущать близость, плескаясь с Брендой в бассейне, и позднее, лежа на солнце, которое высушивало капельки воды и обостряло чувства, — но теперь, в тенистой прохладе, когда Бренда раскрылась, я не хотел произносить вслух ни единого слова, которое могло приподнять покровы и обнажить то гнусное чувство, которое я испытывал по отношению к Бренде, и которое является изнанкой любви. Это чувство не всегда будет сокрыто — но я, кажется, забежал вперед.

К нам вдруг подбежала Джулия.

— Хочешь поиграть? — спросила она у меня. — А то папа устал.

— Давай! — окликнул меня и мистер Патимкин. — Доиграй за меня.

Я колебался, поскольку не держал в руках баскетбольный мяч аж со школы, но Джулия тянула меня за руку, да и Бренда сказала:

— Вперед!

Мистер Патимкин бросил мяч в мою сторону в тот момент, когда я его не видел, и мяч, оставив на моей груди пыльное пятно, похожее на луну, отскочил в сторону. Я захохотал как безумец.

— Ты что, не можешь мяч поймать? — спросила Джулия.

Она, как и ее сестра, была мастерица задавать вопросы, которые могли привести в бешенство кого угодно.

— Да, — ответил я.

— Твоя очередь бросать, — сказала Джулия. — Папа проигрывает со счетом 39:47. Играем до двухсот.

На какую-то долю секунды, пока я устанавливал ноги на линии штрафного броска (за долгие годы здесь появились небольшие ямки), я отключился, и мне привиделся один из тех молниеносных снов наяву, которые время от времени обрушиваются на мою бедную голову, заволакивая, как утверждают друзья, мои глаза ужасной пеленой: солнце упало за горизонт, застрекотали и умолкли сверчки, потемнели листья на деревьях, а мы с Джулией по-прежнему стояли на площадке, бросая мяч в кольцо. «Играем до пятисот», — объявила Джулия, а потом, достигнув желанного рубежа, заявила: «Теперь ты тоже должен набрать пятьсот очков». И я набрал пятьсот очков. Уже близился рассвет, но Джулия сказала: «Играем до восьмисот». И мы продолжали бросать мяч, пока она не набрала восемьсот очков, но тут выяснилось, что игра длится до тысячи ста очков, и мы все бросали, бросали, бросали мяч, а утро никак не наступало…

— Бросай, — сказал мистер Патимкин. — Ты — это я.

Это заявление озадачило меня, но зато я очнулся, бросил мяч в корзину и, конечно же, промахнулся. Но с Божьей помощью, явившейся в виде свежего ветерка, вторую попытку я использовал удачно.

— У тебя сорок одно очко, — сказала Джулия. — Теперь моя очередь.

Мистер Патимкин уселся на траву в дальнем конце спортивной площадки и снял рубашку. В майке, с отросшей за день щетиной, мистер Патимкин походил на фермера. Бывший нос Бренды очень шел ее отцу. На носу действительно была горбинка: казалось, под переносицу спрятан небольшой восьмигранный бриллиант. Я знаю, что мистер Патимкин пальцем бы не пошевелил, чтобы извлечь сей драгоценный камень — и тем не менее он с радостью и гордостью заплатил за то, чтобы Брендин бриллиант выдернули с насиженного места и спустили в сортир перворазрядной больницы.

Джулия свой бросок промазала — и должен признаться, что у меня радостно екнуло сердце.

— Подкручивай мяч, когда бросаешь, — посоветовал дочери мистер Патимкин.

— Можно, я переброшу? — повернулась ко мне Джулия.

— Конечно, — разрешил я.

Папа давал советы, сам я нехотя проявлял благородство на площадке, так что шансов догнать Джулию у меня почти не было. А мне вдруг страстно захотелось выиграть. Я хотел разбить в пух и прах малютку Джулию. Бренда лежала под деревом, опершись на локоть, и наблюдала за мной, пожевывая лист. Я видел, как в кухонном окне раздвинулись занавески и миссис Патимкин стала смотреть на нашу игру. Потом на заднем крыльце показалась Карлота. В одной руке у нее был персик, в другой — мусорное ведро. Остановившись, негритянка тоже превратилась в зрителя.

Вновь настала моя очередь. Я промахнулся, захохотал и, повернувшись к Джулии, спросил:

— Можно, я переброшу?

— Нет!

Так я узнал здешние правила игры. Много лет подряд мистер Патимкин учил своих дочерей баскетболу, в котором им дозволялось повторять неудачные штрафные броски; он мог позволить себе такую роскошь. Увы, находясь под пристальными взорами кормильца семьи, матроны и прислуги, я себе такое позволить не мог. Но мне нужно было подчиниться этим странным правилам. И я подчинился.

— Спасибо большое, Нейл, — поблагодарила меня Джулия после игры, которая завершилась, как ни странно, на цифре 100 с первым стрекотом сверчков.

— Пожалуйста, — ответил я. Бренда встретила меня улыбкой.

— Ты позволил ей выиграть? — спросила она, когда я вернулся под дерево.

— Вроде бы, — ответил я. — Не уверен.

Очевидно, было в моем голосе что-то такое, что заставило Бренду сказать мне в утешение: