Проша

А вторая сестра — Прасковья, Пашенька вышла замуж. За человека, который жил в деревне в здешних подмосковных краях… И перебралась сюда. И родилась у неё дочка Людмила — Милочка.

— Так, что ж тут плохого? Все хорошо!

— Нет, с тобой невозможно… Не буду рассказывать! Ты научишься слушать когда-нибудь или нет?!

— Ой, Проша, прости пожалуйста. Я больше не буду перебивать, честное слово!

— Ладно, поглядим чего стоит твое честное слово. Так вот. Тут в деревне колдунья жила. Ведьма сущая. И был у неё сын — Семен. Так себе, человечишко, ни рыба ни мясо… Одно слово — пустое место. И задумала ведьма сына своего на Миле женить. Потому как была она красавица писаная. А Мила — та на Сеньку и внимания не обращала. И тогда околдовала ведьма Милушку. И стала та за Сенькой как приклеенная ходить.

— И что было? — Сеня глядела на Прошу во все глаза. История эта так её взволновала, как будто речь шла о самых ей близких людях.

— Ну, а мать Милы Пашенька — та дочери запретила даже думать о Сеньке беспутном. А тогда не то, что теперь, родительского слова боялись ослушаться. И велела Паша дочери на иконе поклясться. На чудотворной иконе Божьей матери, что хранилась в сестриной келейке Рождественского монастыря. Для того они с Милой специально в Москву ездили. И та поклялась, на коленях икону перед матерью целовала… что никогда о Сеньке и думать не станет.

— А Варвара? Что она им сказала?

— Варварушка против клятвы была. Говорила сестре, что не нужно дочь принуждать. Что молиться за неё надо — тогда Господь всякую думу темную отведет и все по воле его устроится. Но Прасковья уж очень за дочь боялась. Так боялась, что и не сказать! Она толком и сама не знала, чего боится, только страх всеми думами её завладел. А раз в сердце матери страх, значит плохой она дочке помощник. Сила вся в ней этим страхом развеяна. И любовь её от страха во зло обернулась. Стала она сущим деспотом. День и ночь за Милой доглядывала, ни в чем ей не верила, на хорошее не надеялась. А только ждала плохого…

— И что было?

— Сама понимаешь! Я ж говорил, что бывает, если страх в семье поселяется. Мысль её воплотилась — и беда не замедлила. Ведьма Милушку опоила — злые чары навела. И та клятвы своей не сдержала — сбежала с Сенькой! А Прасковья слегла от горя и перед смертью дочь свою прокляла.

— Ой, какой ужас!

— Вот именно, ужас. Страшный грех дочь совершила. Но и мать её в том виновата тем, что мало на Бога надеялась и страхом своим темным силам дверь отворила. И уж последнее дело кого-либо проклинать. А уж тем более дочь родную!

— Но ведь Мила не виновата! Ее же околдовали!

— Э-э-э, никакие чары сердце чистое не проймут!!

— Проша, а в чем твоя-то вина?

— Я ведь их упустил, а должен был беде воспрепятствовать. Я тоже тогда в расслаблении был. Очень уж недруг мой Сам тогда в силу вошел и в разгар всех событий сманил меня из дому. Известие я получил, что меня срочно на тайный сход требуют.

— Что за сход?

— Ну, вроде собрания духов. Когда самые важные дела решаются. Такой сход у всяких духов есть — есть и у домовых. Ну вот, я туда — а схода никакого и нету! Обманул меня Сам — туману напустил. Он и ведьму подбил моих извести, через неё действовал. И пока меня не было, Прасковью на проклятье навел. А нет ничего страшнее, чем материно проклятье! Через него не одна судьба рушится — и потомки страдают. Все в их жизни идет наперекосяк. Пока не изжит будет грех того, через кого проклятье весь род заклеймило…

— А что стало с Милой?

— Что стало — ничего. В прах жизнь развеялась! С Сенькой не сложилось у неё — как чары действовать перестали, она к нему охладела. А мать не вернешь! А проклятье-то душу точит! И вся она, бедная, стала точно бумага, в воде размоченная. Много мучилась — и горела, и болела, руку ей отняли… С тех пор все в семье сикось-накось пошло. И я ничего с этим поделать не мог — проклятье весь род под откос ведет, точно поезд… Сын у Милы родился и, как вырос, одно себе в голову вбил: как бы разбогатеть! И этак наладился — схватить куш и убежать, а там хоть трава не расти… И денег, полученных этим манером, он не ценил. На ветер пускал. И много через него бед учинилось. А я ничего с ним поделать не мог: от веры он отвернулся, по скудному своему разумению жизнь строил — и вся семья его так. Вот она и порушилась. Последыш один остался. Живет бобылем — ни семьи, ни детей…

— Проша, а ты…

— Бросил я последыша этого. Муторно стало с людьми! Опять же, Сам — он этим последышем завладел и во всем гнул свою линию. Тот и воровством не гнушался, а теперь, слышу, и похуже дела стал творить…

— А он… последыш этот… в здешних местах живет?

— Нет, переехал. Квартиру в Москве купил. Престижную, как теперь говорят, — в самом центре. Неподалеку от того самого особнячка, которым прежде семья владела. Только место само по себе ничего не значит… Пустое место — вот что теперь его дом! Ни радости в нем, ни любви…

— Проша, а ты не жалеешь? Ну, что оставил его…