Просчитать невозможно

– Слышу, эмир… Я ночью проснулся, словно меня толкнули в сердце… Подумал тогда… Значит, правда… Это и было… – голос у Беслана появился, но это не его голос – хриплый, сдавленный, огрубевший. – Небу было угодно прекратить мучения отца, и я благодарен Аллаху за это… Теперь я старший мужчина в доме…

Беслан единственный сын, и на его попечении теперь остаются мать и четыре сестры. Он мужчина, и горе не давит его, а заставляет держать плечи расправленными, потому что он чувствует ответственность.

– Все когда-то проходят через это, – говорит эмир. – Два года назад я был в горах, когда умер мой отец, и я не смог похоронить его… Без меня хоронили… С тобой как, все нормально?

– Нормально, эмир… Я готов идти дальше…

– Идем дальше.

Опять мигает на мгновение фонарь, и эмир шагает вперед. Беслан молча идет за ним, с трудом переставляя ватные отчего-то ноги. Такие ноги, словно он сегодня прошел заново весь маршрут от пещеры до дома и снова сюда – по талому снегу, перемешанному с грязью, со склона на склон, преодолевая подъем за подъемом. Теперь Беслан, кажется, понимает, чем вызвано странное поведение эмира Абдула. И хорошо, что Абдул не стал рассказывать о случившемся при всех. Люди любят демонстративно показать свое сочувствие, не понимая, что каждое такое сочувствие – возвращение к горю. Каждый момент сочувствия для получающего его тяжел и горек, и лучше промолчать, чем возвращать человека к моменту, который он и без того переживает… Сам эмир, должно быть, понимает это, и не лезет с разговорами. Хорошо, что он такой суровый и мужественный. Рядом с таким легче переносить утрату.

Они идут, идут и идут, и кажется, что путь этот во мраке длится вечность. Коридор становится совсем узким и низким, стены более угловатыми и неровными.

– За поворотом придется ползти, – предупреждает эмир Абдул. – Колени береги, к концу тоннеля они будут мозолистыми.

Он замирает, всматривается и вслушивается в темноту, куда-то за спину Беслану.

– Ты ничего не слышал?

– Нет.

– Эхо, наверное, гуляет.

Он поднимает с пола камень и с силой бросает его над плечом снайпера. Камень летит, ударяется о стену, потом катится по полу. Звуков много, и все они неестественны.

– Эхо… – вздыхает он.

Вот и сам поворот. Теперь эмир Абдул уже светит фонариком дольше. Батарейка основательно села, и свет уже совсем не такой, как вначале. Тем не менее эмир светит долго, рассматривая путь за поворотом, и вздыхает.

– Прицел винтовки побереги, – приказывает он и наклоняется, чтобы нырнуть головой под низкий свод каменистого потолка.

Эмиру Абдулу особенно трудно. Беслан в сравнении с эмиром – гибкий и подвижный. Абдул всегда держится прямо, словно подчеркивает своей статью, что нет на свете такой силы, которая может его согнуть и сломить. Тем не менее он сгибается по собственному желанию, делает несколько шагов на корточках, но так идти совсем неудобно, и тогда эмир становится на четвереньки и передвигается. Беслан дольше эмира идет гусиным шагом – он и ростом на полголовы ниже, и более гибкий. Но, в конце концов, и он вынужден на четвереньки встать, потому что потолок совсем опускается.

Теперь слабый луч фонаря появляется редко. При таком передвижении проще ощупывать стены руками. А пол поневоле приходится ощупывать ими же – зато не споткнешься и не провалишься в неведомую яму, которые, как говорят, в пещерах не редкость.

Способ передвижения трудно называть скоростным. И эмир несколько раз за время пути зажигает фонарик только для того, чтобы посмотреть на часы. Но скорости не прибавляет. Да и трудно это сделать. Человек не собака, чтобы на четвереньках бегать. Наконец, фонарь загорается надолго. Беслан смотрит сбоку от плеча эмира и видит, что они добрались до провала. Эмир Абдул оборачивается, смотрит через плечо, в полумраке всматриваясь в лицо снайпера.

– Здесь прыгать надо. Невысоко… Два метра… Не бойся…

Он неуклюже разворачивается в тоннеле, светит куда-то вниз, выключает фонарь, и тут же Беслан слышит звук его приземления.

– Дальше – легче… – говорит эмир. – Я отошел… Прыгай…

Беслан свешивает в колодец ноги, пытается прощупать рукой другую сторону, но рука не находит опоры.

– Прыгай! – повторяет эмир уже сердито.

И Беслан прыгает. Страшно прыгать в темноту. И при приземлении он ударяется спиной о стенку. Хорошо, что винтовка не за спиной, а в руке, а то мог бы сдвинуть прицел. А сдвинутый прицел для снайпера – несчастье, потому что винтовку после этого следует заново пристреливать. А кто даст на это время?

– Нормально?

– Нормально.

– За мной! – Снова впереди высвечивается контур прямых плеч эмира Абдула. Фонарь недолго светит, но только самому Абдулу видно то, что ждет их впереди. Беслану же видны только темные плечи и светлый фон за ними.

Но идти уже можно, только слегка пригнувшись. Впрочем, приходится постоянно держать руку поднятой, чтобы не разбить себе лоб о низкий потолок. Это тоже неудобство, но сейчас, в сравнении с передвижением на четвереньках, оно совсем не кажется таким уж великим, только руку вовремя меняй, чтобы она не устала.