Прорыв из Сталинграда

— Ради всего святого, поторопись, — угрожающе протянула она, — иначе я исполосую своим хлыстом твою тощую маленькую задницу так, что ты будешь рыдать от нестерпимой боли.

— Я иду, — дрожащим голосом промолвил он. — Честно, я уже иду к тебе.

Глава девятая

— О, Генрих, как ты повелевал мною! — промурлыкала Берта, когда они вновь вошли в кабинет Гиммлера. Все рубцы и раны рейхсфюрера были тщательно присыпаны пудрой. — Какой же силой ты обладаешь, мой дорогой!

Он кивнул и решил, что лучше уж постоит — после побоев его ягодицы чувствительно побаливали. У него была такая нежная кожа… Но чувствовал он себя все равно значительно лучше. А самое важное, он действительно ощущал, что может теперь повелевать другими.

Когда Гиммлер вошел в спальню, шторы были наглухо задернуты, а на прикроватном столике горела одна-единственная лампа с красным абажуром. Берта тоже полностью преобразилась. Она сбросила с себя мешковатый костюм, туфли, подходящие фрау средних лет, и сняла очки. Теперь на ней был полупрозрачное черное шелковое неглиже, сквозь которое щедро просвечивало ее чувственное тело. На ее ногах были высокие кожаные черные сапоги, а в руках она держала тонкий хлыст, который выглядел весьма угрожающе. Как только Гиммлер увидел этот хлыст, он тут же начал дрожать всем телом, отлично понимая, что сейчас последует.

— Чего же ты ждешь, раб? — произнесла она глубоким грудным голосом с угрожающими интонациями. — Снимай с себя всю одежду. Снимай ее побыстрее! Немедленно! А не то тебе будет совсем худо! — Она пристукнула хлыстом по своей ладони. Гиммлер подпрыгнул от ужаса и стал торопливо срывать с себя форму, глядя на женщину голодными, вожделеющими глазами. Она пристально смотрела на него, то и дело постукивая хлыстом по ладони. Эти звуки были похожи на тиканье часов, отсчитывающих секунды перед тем, как начнется наказание.

Когда Гиммлер встал перед ней, полностью обнаженный, она бросила быстрый взгляд на его худосочное тело и неширокую грудь, совершенно лишенную растительности.

— И это все, что ты хочешь продемонстрировать своей госпоже, несчастный? — пророкотала она и слегка приподняла кончиком хлыста сморщенный миниатюрный пенис Гиммлера. — Как ты можешь удовлетворить меня, как ты можешь вгрызаться в мое нутро таким крошечным бесполезным инструментом? — И она легонько ударила кончиком хлыста по сморщенному члену рейхсфюрера СС. Гиммлер подпрыгнул от боли.

— Извините меня, госпожа, — жалким голосом пролепетал он.

— Ты всегда просишь у меня извинений, — резко бросила она.— От тебя я всегда слышу одни только извинения. Ну что ж, мой милый, боюсь, сегодня я уже не приму от тебя никаких отговорок. Тебе придется заплатить за все свои упущения и все грехи. Становись на четвереньки, быстро!

— Я действительно должен сделать это? — спросил Генрих Гиммлер. В его голосе различалась странная смесь страха и предвкушения небывалых удовольствий.

— Ты стал совершенно бесстыдным! Я не желаю больше ничего от тебя слышать! Ни одного слова! Как ты смеешь спрашивать о чем-то свою госпожу?! На четвереньки, немедленно! — Она угрожающе прищелкнула хлыстом.

Гиммлер торопливо опустился на четвереньки. Его сердце бешено колотилось.

— Ну-ка, выстави вперед свой тощий зад, — потребовала женщина. — Немедленно!

Гиммлер изогнулся, выставляя вверх свои бледные ягодицы.

— Не будьте слишком жестоки со мной, госпожа, — попросил он тонким, странно изменившимся голосом. — Пожалуйста…

Берта злобно расхохоталась.

— Ты получишь то, чего заслуживаешь, отвратительный негодяй, — и принялась хлестать его хлыстом по заднице. Она хлестала его так сильно, что из груди Гиммлера вырывались неконтролируемые вопли. В них боль была смешана с затаенной радостью. Затем она принялась ломать и выкручивать ему руки. Лицо Берты раскраснелось, по ее телу катились капли пота. А он дрожал и извивался в ее цепких руках и то и дело вопил:

— Пожалуйста, не надо! Ну пожалуйста… Умоляю… остановись…

Через десять минут, весь исполосованный хлыстом, с кровоточащими рубцами на спине, Гиммлер мощно вошел в ее тело и решительно овладел им. Прижимая рейхсфюрера к своей потной груди, Берта то и дело вскрикивала:

— О, как мне хорошо с тобой, Генрих, мне хорошо!

* * *

Сейчас же Генрих Гиммлер стоял перед Бертой со спиной и ягодицами, которые были исполосованы ее хлыстом и побаливали, но зато бесконечно уверенный в себе, в своих силах и в способности вершить судьбы других людей. Теперь он больше не страшился гнева фюрера. Посмотрев на Берту, он сказал ей:

— Дорогая, соедини меня с командиром эскадрильи «Черных ястребов» [13].

— С гауптштурмфюрером Больдтом?

— Да, — деловито кивнул рейхсфюрер. Он уже прокручивал в голове детали предстоящего разговора с летчиком.

Через несколько секунд его соединили с командиром эскадрильи. Это соединение базировалось очень далеко от Берлина, на аэродроме, который располагался вблизи от прежней русско-польской границы; однако слышимость была такой хорошей, что можно было подумать, что Больдт разговаривает с ним из соседней комнаты.