Пророки и поэты

старается отождествить хотя бы звуково "good words" (добрые слова) с

"good worts" (разросшаяся трава). И действительно, слова и словарь

великого комедиографа растут очень буйно. Костард, обращаясь к

маленькому пажу по имени Моль (мы уже с ним знакомы), говорит: "Этакое

какое-нибудь слово honorificabilitudinitatibus будет повыше тебя

ростом, малыш ("Напрасный труд любви", V, I). И временами кажется,

будто фразы действительно перерастают самих неутомимых комедийных

фразеров Шекспира. Периоды подвязываются к периодам, как лестница к

лестнице; гиперболы, раздуваясь, подобно глубоководным рыбам,

вытянутым на поверхность, готовы лопнуть; словесное бильбоке

подбрасывает и ловит омонимы; неутомимые квиббли и джоки сшибаются

лбами. Многих, и притом самых почтенных, критиков это приводило к

брюзжанию и попрекам. Так, даже терпеливейший Семьюэль Джонсон и тот

журил полуторастолетний прах Шекспира: "Игра словами для Шекспира то

же, что блуждающие огоньки для путника; они сбивают его с пути и

заводят в трясину... Игра в слова была для него роковой Клеопатрой,

ради которой он готов был забыть весь мир, ничуть при этом не жалея о

забытом".

Действительно, игра словами играет автором игры слов. Он увлечен

фразеологической пиротехникой. Потешные огни лексем, переливы гласных

и согласных, пафос восклицательных знаков и зигзаги периодов властвуют

над писателем.

Аллитерация, звуковые повторы всегда играли значительную роль в английской поэзии. До Шекспира к ней часто прибегали Чосер, Спенсер, Лили, Сидней с целью усиления интонационно-смысловой структуры стиха и экспрессивности поэтической речи. Но именно Шекспир научился ткать сложные и яркие узоры звуковых повторений, не только интересные сами по себе как формальные свидетельства поэтического мастерства, но служащие усилению поэтической выразительности и эмоционального воздействия на подсознание слушателя.

В поэтическом арсенале драматурга аллитерация играет такую

значительную роль именно потому, что она дает возможность в пределах

небольшой по размеру фразы, строки или стихотворения использовать

дополнительные средства выражения чувств, эмоций, настроения

гармонического звучания таким образом, что их сложный характер

воспринимается более рельефно, синтетически, как одно целое, и мы как

будто видим, слышим и чувствуем, о чем говорит поэт. В этом большое

художественное значение аллитерации в драматических произведениях

Шекспира.

Особенное чувство ритма и симметрии, своеобразного "перекликания"

слов достигается благодаря регулярной аллитерации, при которой

корреспондирующие звуки размещаются в интервалах с почти

математической точностью.

Интересным примером аллитерации в поэзии Шекспира является так

называемое кольцо, когда слова строки или фразы начинаются и

оканчиваются одинаковым звуком. Этим поэт создает впечатление

своеобразной звуковой "рамки" в оформлении стихотворения...

...особенно характерной чертой стиля Шекспира является поистине

калейдоскопическое разнообразие аллитерирующих звуков...

Мастер ритма и аритмии, Шекспир широко использует ритмический строй стиха для передачи настроения, порядка, хаоса, дисгармонии. Ритм и асимметрия становятся самостоятельными художественными приемами, входящими в художественный замысел, средствами визуализации внутреннего мира человека или структуры бытия.

Бог с вами! Я один теперь.

Какой злодей, какой я раб презренный!

Не диво ли: актер при тени страсти,

При вымысле пустом, был в состояньи

Своим мечтам всю душу покорить;

Его лицо от силы их бледнеет;

В глазах слеза дрожит, и млеет голос,

В чертах лица отчаянье и ужас,

И все из ничего - из-за Гекубы!

Что он Гекубе? что она ему?

Что плачет он о ней? О! Если б он,

Как я, владел призывом к страсти,

Что б сделал он? Он потопил бы сцену

В своих слезах и страшными словами

Народный слух бы поразил, преступных

В безумство бы поверг, невинных в ужас,

Незнающих привел бы он в смятенье,

Исторг бы силу из очей и слуха.

А я, презренный, малодушный раб,

Я дела чужд, в мечтаниях бесплодных

Боюсь за короля промолвить слово,

Над чьим венцом и жизнью драгоценной

Совершено проклятое злодейство.

Я трус? Кто назовет меня негодным?

Кто череп раскроит? Кто прикоснется.

До моего лица? Кто скажет мне: ты лжешь?

Кто оскорбит меня рукой иль словом?

А я обиду перенес бы. Да!

Я голубь мужеством; во мне нет желчи,

И мне обида не горька; иначе,

Уже давно раба гниющим трупом

Я воронов окрестных угостил бы.

Кровавый сластолюбец, лицемер!

Бесчувственный, продажный, подлый изверг!

Глупец, глупец! Куда как я отважен!

Сын милого, убитого отца,

На мщенье вызванный и небесами,

И тартаром, я расточаю сердце

В пустых словах, как красота за деньги;

Как женщина, весь изливаюсь в клятвах.

Нет, стыдно, стыдно! К делу, голова!

Гм! Слышал я, не раз преступным душу

Так глубоко искусство поражало,

Когда они глядели на актеров,

Что признавалися они в злодействах.

Убийство немо, но оно порою

Таинственно, но внятно говорит.

Пусть кое-что пред дядею представят

Подобное отцовскому убийству:

Я буду взор его следить, я испытаю

Всю глубину его душевной раны.

Смутился он - тогда свой путь я знаю.

Дух мог быть сатана; лукавый властен