Пророки и поэты

Любовь у нас и честь у нас одна.

Пусть злая доля разлучила нас,

Любви взаимной не убьет она,

Похитит лишь блаженства краткий час.

Не смею впредь я узнавать тебя,

Своей виной срамить тебя боясь;

И ты не можешь быть со мной, любя,

Дабы на честь твою не пала грязь.

Не делай так! Ведь для моей любви

И честь твоя, и ты - свои, свои!

Далее поэт вновь и вновь твердит о клейме всеобщего злословья, о своих пороках, о порочной любви, о своем позоре и обвиняет себя в грехах.

Вот поэт, безумно влюбленный в юношу, упрекает его в холодности и уговаривает "повториться" в любви с женщиной {Мюр утверждает, что ему не известны иные сонеты, в которых поэт убеждал бы кого-либо жениться и иметь потомство. Еще: нет никаких доказательств, что молодой человек, которого поэт в первых 17-ти сонетах уговаривает жениться, и друг, которого он столь горячо любил, - одно лицо.}:

Ведь ты теперь в расцвете красоты

И девственных садов найдешь немало,

Тебе готовых вырастить цветы,

Чтоб их лицо твое бы повторяло.

Меня любя, создай другого "я",

Чтоб вечно в нем жила краса твоя.

Ты вырезан Природой как печать,

Чтоб в оттисках себя передавать.

Но юноша не желает слушать поэта:

Тебя все любят - сам скажу охотно

Но никого не любишь ты в ответ.

До поры до времени юноша не изменяет ему:

Твой женский лик - Природы дар бесценный

Тебе, царица-царь моих страстей.

Но женские лукавые измены

Не свойственны душе простой твоей.

Далее следует разъяснение:

Ты мил - и все хотят тебя иметь;

Пленителен - и всеми осажден.

А женщины прельстительную сеть

Прорвет ли тот, кто женщиной рожден!

Но уже в следующем сонете "тот, кто женщиной рожден", наслушавшись наставлений старшего друга и идя по его стопам, находит не кого-нибудь, а его любовницу - Смуглую Леди:

Полгоря в том, что ты владеешь ею,

Но сознавать и видеть, что она

Тобой владеет, - вдвое мне больнее.

Твоей любви утрата мне страшна.

Или - в другом переводе:

Не в этом горе, что она твоя,

Хоть, видит Бог, ее любил я свято;

Но ты - ее, и этим мучусь я:

Мне тяжела твоей любви утрата.

Но ваша мной оправдана вина:

Ты любишь в ней возлюбленную друга,

Тебе ж любить позволила она,

Любя меня как нежная подруга.

Ее теряю - радуется друг;

Теряю друга - к ней приходит счастье.

Вы с ней вдвоем - а я лишаюсь вдруг

Обоих вас во имя нашей страсти.

Но друг и я - о счастье! - мы одно:

Любим я буду ею все равно.

В другом сонете нахожу:

На радость и печаль, по воле Рока,

Два друга, две любви владеют мной:

Мужчина светлокудрый, светлоокий

И женщина, в чьих взорах мрак ночной.

Или - в другом переводе:

Два духа, две любви всегда со мной

Отчаянье и утешенье рядом

Мужчина, светлый видом и душой,

И женщина с тяжелым, мрачным взглядом.

Чтобы меня низвергнуть в ад скорей,

Она со мною друга разлучает,

Манит его порочностью своей,

И херувима в беса превращает.

Стал бесом он иль нет, - не знаю я...

Наверно стал, и нет ему возврата.

Покинут я; они теперь друзья,

И ангел мой в тенетах супостата.

Но не поверю я в победу зла,

Пока не будет он сожжен дотла.

- Допустим, он - брошенный любовник в сонетах. Брошенный один

раз, потом другой. Однако придворная вертихвостка его бросила ради

лорда, ради его бесценная моя любовь.

И что вы думаете? Поэт прощает другу то, что редко прощают, - похищение любимой. Для него тяжелее лишиться любви друга, чем подруги.

Тебе, мой друг, не ставлю я в вину,

Что ты владеешь тем, чем я владею.

Нет, я в одном тебя лишь упрекну,

Что пренебрег любовью ты моею.

Сначала любвеобильный поэт прощает изменившего друга, затем и склонную к изменам порочную подругу:

Ты делаешь прелестным и порок,

Пятнающий твой нежный юный цвет.

Он, словно червь, прокравшийся в цветок.

Но как богато грех твой разодет!

Какой чертог воздвигнут для грехов,

Задумавших в тебе найти приют.

На них лежит красы твоей покров,

Ни пятнышка там взоры не найдут.

Вообще сонеты просто изобилуют сексуальными символами:

Где лоно невозделанное то,

Что оттолкнуло б дивный этот плуг?

Или:

Пока краса твоя еще сильна,

Какой-нибудь сосуд наполни ею.

Или:

Не схожи так твой вид и аромат,

Что достояньем общим стал твой сад.

Как некогда Толстой, сказавший стеснительному Чехову "я был неукротим", - так Шекспир говорит о своей страсти:

Каких я только не наделал бед,

Себя вообразив на гребне счастья!

Какой в глазах сверкал безумный бред

Горячечной неукротимой страсти!

Так к травам взор я также обратил,

Твоей пресытясь сладостной любовью,

Страдая лишь одним избытком сил,

Искал я облегченья в нездоровье.

И - в заключение - философия жизни и любви Шекспира, выраженная прямой речью:

Уж лучше быть, чем только слыть дурным,

Упрекам подвергаться понапрасну.

Ведь даже радость превратиться в дым,

Когда не сам признал ее прекрасной.

Бесстыдным неприязненным глазам

Не опозорить буйной крови пламя.

Суду потомков - худших, чем я сам,

Желанных мне пороков не предам я.

Я - это я! Глумяся надо мной,

Они изобличат свои проступки.

Да, я прямой, а мой судья - кривой,

И не ему судить мои поступки.

Ведь по себе он рядит обо всех:

Все люди грешны, всеми правит грех.