Читаем Пророк в своём отечестве. Фёдор Тютчев. Россия. Век XIX полностью

Пророк в своём отечестве. Фёдор Тютчев. Россия. Век XIX

В поэзии Тютчева внятно, как бы даже осязаемо воплощена воля к соединению, слиянию с душами других людей – что в той или иной мере воспринимает, нередко вовсе не сознавая (что, впрочем, действует даже сильнее!), любой внимательный читатель его стихотворений. И свойство это присуще даже тем стихотворениям (прежде всего ранним), где запечатлена особенная высота духовного порыва, нередко определяемая как олимпийство Тютчева, который дерзал сказать про себя:

По высям творенья, как бог, я шагал…

Ведь в тютчевском творчестве в то же время отсутствует мотив «исключительности», «избранности» поэта (столь характерный для поэзии Запада). Некоторые из его стихотворений, в коих мы иногда склонны обнаружить этот мотив («Не верь, не верь поэту, дева…», «Ты зрел его в кругу большого света…», «Живым сочувствием привета…»), на самом деле несут в себе прежде всего мотив «защиты» вольного, освобожденного от строго установленных рамок образа жизни и поведения поэта, а вовсе не утверждение некоего его «превосходства» над другими людьми. Более того, в этих стихах есть даже момент искренней «самокритики»: Тютчев не «оправдывает» поэта, а лишь как бы предлагает «простить» ему своеобразие его пути…

Но наиболее важно другое. В своем поэтическом движении «по высям творенья» Тютчев никак не отделяет себя от других людей; напротив, он постоянно утверждает эту способность как всецело доступную – хотя бы потенциально, в возможности – любому, каждому человеку. И это предстает в его поэзии вовсе не как «специально», в конечном счете нарочито введенная в нее «идея», но как естественная и глубочайшая основа творческого сознания.

Внимательно вглядываясь в самую «внешнюю» форму стихотворной речи Тютчева, в ее грамматико-синтаксическое построение, можно увидеть, что в наиболее возвышенных, «олимпийских» произведениях поэт выступает словно не от единственного лица, не от «я»; для этих стихотворений, напротив, типична форма множественного числа – «мы» (может показаться, что количество следующих далее примеров чрезмерно, но необходимо показать: это не какие-либо отдельные, исключительные явления; кроме того, уместно в конце книги о поэте дать просиять этим фрагментам его шедевров[130]):

Кто без тоски внимал из нас,Среди всемирного молчанья,Глухие времени стенанья…

(«Бессонница»)

И мы плывем, пылающею безднойСо всех сторон окружены.

(«Как океан объемлет шар земной…»)

Уж звезды светлые взошлиИ тяготеющий над намиНебесный свод приподняли…

(«Летний вечер»)

И бездна нам обнажена…

(«День и ночь»)

Но, ах, не нам его судили;Мы в небе скоро устаем…

(«Проблеск»)

Та кроткая улыбка увяданья,Что в существе разумном мы зовемБожественной стыдливостью страданья.

(«Осенний вечер»)