Пророк в своём отечестве. Фёдор Тютчев. Россия. Век XIX

Стихи не были опубликованы, и Тютчев почти наверняка их не знал. Тем изумительнее тот факт, что уже после смерти Пушкина он прямо-таки продолжил эти стихи. В 1842 году Тютчев познакомился с записями части лекций об истории и культуре славянских народов, прочитанных тогда Мицкевичем в Париже, лекций, в которых польский поэт смог подняться над «злобой» и с глубоким уважением и даже любовью говорил о России (многие поляки обвиняли его в то время в предательстве Польши). И 16 сентября 1842 года Тютчев послал Мицкевичу следующее стихотворение:

Небесный Царь благослови
Твои благие начинанья —
Муж несомненного призванья,
Муж примиряющей любви…

Недаром ветхие одежды
Ты бодро с плеч своих совлек.
Бог победил – прозрели вежды,
Ты был поэт – ты стал пророк…

Мы чуем приближенье света —
И вдохновенный твой глагол,
Как вестник Нового завета,
Весь мир Славянский обошел…

Мы чуем свет – уж близко время —
Последний сокрушен оплот —
Воспрянь, разрозненное племя,
Совокупись в один народ, —

Воспрянь – не Польша, не Россия —
Воспрянь, Славянская семья!
И, отряхнувши сон, впервые
Промолви слово: «Это я!» —

Ты ж, сверхъестественно сумевший
В себе вражду уврачевать, —
Да над душою просветлевшей
Почиет Божья благодать!

Мицкевич, хотя он впоследствии, подпав под чуждое влияние, снова изменил свою позицию в отношении России, хранил эти стихи до конца жизни.

Тютчевское стихотворение, обращенное к Адаму Мицкевичу, как бы стало в один ряд с написанным за год до того стихотворением к Вацлаву Ганке. И, как уже было сказано, идея теснейшего единения славянских народов занимала очень важное место в политической философии – или, вернее, историософии – Тютчева.

Однако Тютчев всё же не был славянофилом. Он, в частности, исходил в своей идее союза со славянами из совершенно иных предпосылок и соображений.

Уже в тридцатых годах Тютчев с поистине гениальной прозорливостью, можно прямо сказать – пророчески, понял, что впереди – неизбежная новая схватка с Западом. Когда Крымская война началась, Тютчев писал (1 и 23 ноября 1853 года) Эрнестине Фëдоровне: «Я был, кажется, одним из первых, предвидевших настоящий кризис… В сущности, для России опять начинается 1812 год…» Когда война была уже в разгаре, он писал жене (24 февраля 1854 года): «Ты лучше, чем кто-либо другой, знаешь, что я был одним из первых и из самых первых, видевших приближение и рост этого страшного кризиса…» И уточнил в письме от 18 августа того же года: «Более пятнадцати лет я постоянно предвидел эту страшную катастрофу».

Более пятнадцати лет – это значит не позже чем с 1839 года. Но, по всей вероятности, Тютчев предвидел грядущую схватку с Западом еще ранее; он подразумевает здесь свои первые разговоры об этом с Эрнестиной Фëдоровной, на которой он женился именно в 1839 году. Более того, намек на это предвидение присутствует уже в созданном, вероятно, в 1832 году стихотворении о Наполеоне («Два демона ему служили…»), которое Пушкин включил в третий том «Современника»; стихотворение было тогда запрещено цензурой, так как оно-де «может вести к толкам весьма неопределенным».

Тютчев, при всей своей скромности, говорит в 1854 году, что он был «из самых первых» видевших, что России предстоит как бы новый 1812 год. Можно, пожалуй, утверждать, что Тютчев в данном отношении вообще был единственным ясновидцем (он говорил о себе: «…я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения»).

Правда, как чрезвычайно интересно писал Д. Д. Благой, другим таким ясновидцем следует, по-видимому, считать Пушкина. Речь идет о его последнем предсмертном стихотворении – «Была пора: наш праздник молодой…», созданном в октябре 1836 года.

«Стихотворение осталось незавершенным, – отмечал Д. Д. Благой. – Но сама его незавершенность в высшей степени знаменательна. Ощущением снова надвигающегося исторического “урагана”, нового столкновения между Россией и буржуазной Европой, тревогой перед неведомым и грозным грядущим проникнуты его последние строки:

И новый царь, суровый и могучий,
На рубеже Европы бодро стал,
И над землей сошлися новы тучи,
И ураган их…»

Разумеется, Тютчев, с 1822 года живший в центре Европы, имел гораздо больше возможностей, чтобы ясно предвидеть нарастающий «ураган». И к моменту своего увольнения из Министерства иностранных дел он уже, надо думать, весь проникся этим предвидением.