Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Ясно, что Пушкин не мог говорить о "роли" императора; он упомянул о нем в тот же день (другие такие факты не известны) в разговоре с Е.Н.Вревской, которая не была связана с петербургским светом.

Повторю еще раз: друзья Пушкина, убежденные, что причина его поведения - ревность к Дантесу, были в сущности правы в своих упреках. И с этой точки зрения нелогична позиция упомянутой современной исследовательницы С.Л.Абрамович, которая предлагает, в сущности, такое же толкование преддуэльной ситуации, как и тогдашние пушкинские друзья, но в то же время гневно их обличает за упреки Поэту!..

Поскольку всецело господствовало представление о дуэли как результате чисто семейной коллизии, целый ряд выдающихся людей упрекали Поэта даже и после его гибели!.

Так, Евгений Боратынский писал: "... я потрясен глубоко и со слезами, ропотом, недоумением (выделено мною. - В.К.), беспрестанно спрашиваю себя: зачем это так, а не иначе? Естественно ли, чтобы великий человек, в зрелых летах, погиб на поединке, как неосторожный мальчик? Сколько тут вины его собственной...?"

Более резко судил Поэта А.С.Хомяков: "Пушкин стрелялся с каким-то Дантесом... Жалкая репетиция (здесь - "повторение". - В.К.) Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец. Причины к дуэли порядочной не было... Пушкин не оказал твердости в характере..."

Упреки содержатся, в сущности, даже и в знаменитом стихотворении Лермонтова: "невольник чести... не вынесла душа поэта позора мелочных обид... зачем он руку дал клеветникам ничтожным?.." и т.п. И следует признать, что, если бы суть дела состояла в конфликте с Дантесом, эти упреки были бы в какой-то мере оправданными... Но выше приведены факты и свидетельства, которые убеждают, что гибель Поэта имела совсем иную и неизмеримо более существенную подоснову.

И последнее (но далеко не последнее по своей важности) соображение. Лермонтов недоумевал - или даже обвинял Пушкина:

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной

Вступил он в этот свет завистливый и душный...

Казалось бы, с этим мог согласиться и сам Александр Сергеевич, который в 1834 году написал начальные строфы стихотворения

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит

завершение которого он наметил прозой так: "О скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические - семья, любовь..."

Да, это стремление - и достаточно сильное - присутствовало в душе Поэта в зрелые его годы. Но, сознавая свое высшее назначение (что недвусмысленно выразилось в его "Памятнике"), Пушкин испытывал и более сильное стремление находиться в центре бытия России. Нередко утверждают (особенно авторы "ахматовского" направления), что Александр Сергеевич был при императорском дворе только ради желавшей блистать на балах Натальи Николаевны*. Однако Поэт высоко ценил возможность влиять на верховную власть; так, после "долгого разговора" с братом царя, великим князем Михаилом Павловичем, он записал в дневнике: "Я успел высказать ему многое. Дай Бог, чтобы слова мои произвели хоть каплю добра".

Вообще едва ли Пушкин был бы именно таким, каким мы его знаем, если бы он осуществил то стремление, о котором говорится в стихотворении "Пора, мой друг, пора...". Так поступил, кстати сказать, Евгений Боратынский, живший в зрелые годы, главным образом, в деревне, но ведь он - при всех его достоинствах - все же никак не Пушкин...

Сказать обо всем этом в книге о Тютчеве поистине необходимо, ибо Нессельроде был, как мы еще увидим, и его главным врагом. "Связь" Тютчева и Пушкина со всей определенностью выразилась и в этом... Более того, и непосредственные "исполнители" убийства Пушкина- Геккерн и его "приемный сын" Дантес - были достаточно хорошо известны Тютчеву. Ведь изгнанный в 1837 году из России Геккерн через пять лет сумел стать голландским послом в Вене и сыграл свою роль в подготовке того отвратительного предательства, которое совершила Австрия по отношению к своей давней союзнице России во время Крымской войны. Что же касается выученика Геккерна, Дантеса, он был позднее доверенным лицом Луи-Наполеона - одного из главных организаторов Крымской войны; за свои "заслуги" Дантес был возведен в сан сенатора Франции. Словом, главные враги Пушкина были в стане главных врагов Тютчева. Поэтому история гибели Пушкина имеет самое прямое отношение к Тютчеву. Через пятнадцать лет после гибели Пушкина благонамеренный Карл Пфеффель, брат второй жены Тютчева, сообщит ей о Нессельроде, - в то время уже канцлере: "Канцлер рассматривает возможно слишком пылкие речи, произносимые Тютчевым в салонах на злободневные политические темы как враждебные ему выступления. Считаю своим долгом вас об этом предупредить, чтобы вы убедили Тютчева утихомириться".