Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Стоит обратить внимание на тот факт, что поэт, обращаясь к достаточно близкому ему человеку, В.И.Ламанскому, в сущности, говорит и об его собственном несоответствии "уровню", который отвечал бы тютчевским "чаяниям". При всей свойственной ему деликатности Тютчев в этом вопросе был нелицеприятен...

Наиболее драматически рассеивались "чаяния" Тютчева в его отношениях с Иваном Аксаковым. Это может показаться странным, ибо в последние годы жизни поэта это был один из самых, если не самый близкий ему общественный деятель. Достаточно тесные связи между ними установились в начале 60-х годов, а 12 января 1866 года состоялась свадьба Ивана Аксакова с Анной Тютчевой.

Поэт всегда очень высоко ценил Ивана Сергеевича, притом особенно восхищался теми его качествами, которыми сам не обладал, - несокрушимой душевной цельностью и безупречной нравственной твердостью. 25 февраля 1866 года он писал Анне - и писал, как явствует из многих фактов, с полной искренностью: "Твой муж всегда принадлежал к числу моих лучших убеждений. Я так ему признателен за то, что он есть, а главное - за то, что он обладает характером, столь отличным, со всех точек зрения, от моего..." Рассказывая Эрнестине Федоровне (письмо от 2 июля 1867 года) о борьбе Аксакова за свои убеждения, Тютчев заметил: "Этот человек в самом деле настоящий атлет".

Даже тогда, когда Тютчев выражал прямое несогласие с Аксаковым, он не стремился навязать ему свою собственную линию поведения, признавая его право на совершенно самостоятельный путь. 20 апреля 1868 года он писал Анне, что к ее мужу "применяется известный стих:

Ты б лучше быть могла,

Но лучше так, как есть"*.

8 ноября 1868 года поэт писал об Иване Аксакове своей дочери Екатерине: "Это натура до такой степени здоровая и цельная, что кажется в наше время отклонением от нормы. Древние, говоря о таких... натурах, придумали очень меткий образ, они сравнивали такого человека с дубом, в дупле которого улей с медом". Наконец, всего за три месяца до смерти Тютчев продиктовал письмо Анне, в котором говорится об Аксакове: "...Природа, подобная его природе, способна заставить усомниться в первородном грехе..."

Да, Тютчев ценил в Аксакове прежде всего то, чем не обладал в полной мере сам. Между тем Аксаков, напротив, не принимал в Тютчеве многие черты и качества, несвойственные ему самому. Это со всей остротой выразилось и в аксаковских письмах, и в принадлежащей ему биографии поэта.

Биография, написанная сразу же после смерти Тютчева (Аксаков закончил ее раньше, чем исполнилась годовщина этой смерти), в целом ряде отношений предстает не как объективное воссоздание образа поэта, но как продолжающийся диалог и даже спор с Тютчевым. Те или иные суждения Аксакова являются перед нами, по сути дела, в качестве подробностей самой жизни Тютчева последних лет, ибо Аксаков находился тогда в тесных взаимоотношениях с поэтом, и его общение с Тютчевым словно длится в биографии, создаваемой, как говорится, по горячим следам.

Аксаков решительно оспаривает самый характер деятельности Тютчева. Хотя он не раз оговаривает, что поэт не был по своей глубокой внутренней природе "светским человеком", он все же вполне определенно утверждает, что Тютчев "любил свет... любил его блеск и красивость; ему нравилась эта театральная, почти международная арена, воздвигнутая на общественных высотах, где... во имя единства цивилизации, условных форм и приличий, сходятся граждане всего образованного мира, как равноправная группа актеров".

До нас дошло между тем множество высказываний поэта, неопровержимо доказывающих, что в зрелые свои годы он с негодующим презрением относился именно к тем чертам "света", восхищение которыми усматривает в его поведении Аксаков ("международная арена", "единство цивилизации", "условные формы", "группа актеров" и т.п.).

Так, столкнувшись на той самой "международной арене", о которой говорит Аксаков, с характерной ситуацией, когда иностранные дипломаты принимали взгляды аристократических салонов за выражение общественного мнения страны, Тютчев рассказывал (письмо к Анне от 22 ноября 1870 года): "Я в конце концов заявил некоторым господам из дипломатического корпуса, что они с таким же успехом могли бы справиться о настроениях народа у французской труппы Михайловского театра, как и в любом салоне или кружке изысканного петербугского общества, ибо и те и другие имеют одинаково мало общего с Россией". Одной этой фразы, пожалуй, достаточно, чтобы опровергнуть представление, согласно которому Тютчеву "нравилась эта театральная, почти международная арена" петербургского света.