Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

При этом данная программа была в глазах поэта прямым и последовательным воплощением всей сути Каткова как идеолога. Так, он писал Анне же о Каткове и его ближайшем сподвижнике, П.М.Леонтьеве: "Зная обоих лиц... можно было a priori ожидать всяческих чрезмерностей, в особенности же в так называемой классической системе, которая всегда представлялась мне самым жалким из недоразумений, одним из тех устаревших предрассудков, которые обличают в тех, кто еще его принимает, лишь расположение к мономании. А это-то расположение достаточно уже высказало себя в лицах, о которых идет речь, даже в сфере их публицистической деятельности... Они вносят в это дело (образования. - В.К.) тот же дух исключительности... и те же чрезмерности, как и во все, что от них исходит". В письме к жене от 9 июля 1866 года Тютчев с предельной резкостью сказал о Каткове, что "для журналиста... очень неудобно позволить себе страдать галлюцинациями больного воображения".

Наконец, 12 ноября 1870 года он продиктовал дочери Марии письмо Ивану Аксакову, в котором со всей резкостью утверждалось: "Что это за патриотизм, что это за преданность русскому делу, которые, как в последних статьях "Московских ведомостей", всегда готовы жертвовать им своему личному мнимо-обиженному самолюбию? Или как же объяснить себе хоть последнюю выходку Каткова в передовой статье 11-го ноября?.. Что могла бы высказать более враждебного, более ядовитого для России в данную минуту самая неприязненная России... газета?"

На следующий день Тютчев писал влиятельной дочери председателя совета министров Блудова, что одну из статей "Московских ведомостей" "поистине нельзя не рассматривать как подлость, принимая в расчет тот авторитет, коим пользуется газета Каткова... Нет другого слова, чтобы определить такой поступок".

Резкое неприятие многих - притом основных - качеств Каткова очевидно. Почему же все-таки Тютчев в шестидесятые годы стремился завязать с ним прочные отношения? Это объясняется прежде всего тем, что Катков сумел завоевать себе право говорить в своей газете такие вещи, которые были безусловно невозможны в каких-либо других русских изданиях. Поэт не без определенного восхищения писал Каткову: "...Благодаря вам, наконец, и у нас - и в нашей правительственной среде - сила печатного слова признана не как факт только, но и как право".

Иначе говоря, в катковской газете были в той или иной мере осуществлены именно те условия, которые Тютчев выдвигал как необходимые в своей записке 1857 года о цензуре, переданной Горчакову. Поэт не смог бы их добиться и именно потому не взялся за издание своей собственной газеты или журнала. Катков же в силу своих личных качеств и внешних обстоятельств сумел отвоевать определенную "свободу" печатного слова.

Историк Ю.Б.Соловьев в своем трактате "Самодержавие и дворянство в конце XIX века" (Л., 1973) писал, что катковская газета означала появление "рядом с правительством и отдельно от него довольно значительной политической силы... В самодержавной системе появился со стороны самозваный судья правительства. Принимая Каткова во всей его неистовости, допуская его постоянные нападки на уполномоченных представителей власти самого высокого ранга, власть как бы признавала... что есть такая сила, как общественное мнение, и что ей подсудны государственные дела... Общество в лице Каткова оказывалось в своем понимании выше самой власти, все время сбивавшейся с истинного пути".

Именно это ценил Тютчев в катковской газете и очень энергично стремился к тому, чтобы на страницах "Московских ведомостей" открыто и решительно выражались его внешнеполитические идеи. Случилось так, что он обрел прямого исполнителя этого замысла и лице А.И.Георгиевского - мужа сестры Елены Денисьевой.

Александр Иванович Георгиевский (1830-1911) - историк, преподававший в Одесском Ришельевском лицее (одном из наиболее культурных тогда учебных заведений) и редактировавший некоторое время газету "Одесский вестник". Летом 1862 года он навестил сводную сестру своей жены, Елену Александровну, и познакомился у нее с Тютчевым. Выяснилось, что Георгиевский знает и исключительно высоко ценит не только стихи, но и политические идеи поэта.

Это весьма удивило Тютчева: "Вот чего уж я никак не мог предполагать, - говорил Тютчев, - чтобы эти взгляды нашли у нас себе отголосок не в Москве, не в Петербурге, а в отдаленной Одессе, на берегу Черного моря". К этому следует добавить, что поэт видел в Черноморье один из узловых центров русского исторического развития, и распространение его идей на этой окраине России - а Георгиевский излагал их в своих лицейских лекциях по всеобщей истории - должно было особенно заинтересовать его.